Он победил. Найденное им решение особенно интересной задачи было проверено и доказано, метод навсегда сохранит название «тактики Фронтона». И что же? Чем он заплатит за эту «победу»? Мечта о спокойной, мудрой старости развеяна, его «Учебник» никогда не будет закончен, тысяча или, на худой конец, двести-триста приятных ночей с Марцией отменяются, как и многое другое. Но Нерону удастся продержаться несколько дольше, а в военных академиях будут говорить о «тактике Фронтона».
Он был глупцом. Сорок восемь лет! Он мог прожить еще тридцать. Проклятый Восток! Какое ему дело до Нерона и Суры? Ему не следовало заражаться бессмысленной энергией деятельных глупцов, окружавших его. Он усмехнулся безнадежно-насмешливо. Флавии, значит, правильно утверждали в своем «Наказе»: в случае сомнения лучше воздержаться, чем сделать ложный шаг.
Его снова вырвало, он заметался, застонал. Последние слова, которые удалось уловить вернувшемуся лейтенанту Луцию в предсмертном лепете стонавшего, плевавшего кровью Фронтона, были:
– Подлинный или нет. Все гниль и дерьмо…
Когда Варрон узнал о победе под Сурой и о смерти Фронтона, его бросило в жар и холод. Значит, и Фронтон, холодный, расчетливый Фронтон, перешел на его сторону. Перешел на его сторону и умер. Это была издевка судьбы – подарить ему друга и вместе с ним важную пограничную крепость Суру, но в тот же миг отнять этого друга, единственного, который понимал его.
Он думал о том, как много прошло времени, прежде чем разговор, который он мысленно вел с Фронтоном многие годы, вылился в слова, произнесенные вслух. Он думал о том, как сдержанно, намеками выказывал ему свою дружбу Фронтон, как много понадобилось времени – это время длилось до самой смерти Фронтона, – пока его дружба претворилась в деяние. Ясно, до мельчайших подробностей, видел он перед собой человека с седыми, отливающими сталью волосами, видел, как он машинально передвигал мяч ногой, обутой в светло-желтую сандалию, в сферистерии фабриканта ковров Ниттайи, как он задумчиво прислушивался к словам Варрона, улыбался ему. Так живо чувствовал Варрон присутствие друга, что он, дальнозоркий, невольно откинулся назад, чтобы лучше видеть Фронтона. И с ним произошло то, что бывало с ним очень редко: он почувствовал раскаяние. Он раскаивался, что не насладился этой дружбой. Ему было жалко каждого упущенного часа, который он мог бы провести с убитым.
Не он один потерял друга. Что будет с Марцией теперь, когда Фронтона не стало?
Раньше, чем он собрался к дочери, к нему явилась испуганная служанка. С императрицей творится что-то неладное. Девушка не знала, что делать. Она не смела доверить то, что видела и слышала, никому, кроме самого Варрона. Дело в том, что с Марцией, когда она узнала о смерти полковника Фронтона, приключился припадок, она долго истерически смеялась, пронзительно вскрикивала. Когда припадок кончился, она заперлась, и вот уже несколько часов она сидит, ничего не ест, не отвечает на вопросы. Но служанка слышала, как она разговаривает сама с собой.
– Что же, – спросил Варрон, когда девушка запнулась, – что же она говорит?
– Вот в этом-то и дело, – колеблясь, ответила девушка. – Я не смею никого впускать в соседнюю комнату. Она говорит такие странные вещи.
– Что же? – нетерпеливо настаивал Варрон.
Девушка отвернулась.
– Это… это непристойно, я не все понимаю, и трудно даже представить себе, чтобы императрица говорила такие непристойности.
Варрон сам пошел узнать, в чем дело. И действительно, сквозь запертую дверь доносились слова, непристойные слова. Циничные, грубые ласкательные имена. Это были имена, которыми покойный называл Марцию в часы любви. Марция обменивалась словами ласки со своим умершим другом, покойный говорил с ней, как он привык, и она отвечала по-своему.
Отцу не удалось проникнуть к Марции. В конце концов пришлось взломать дверь. Марция была в оцепенении, она потеряла рассудок, и, когда отец попытался приблизиться к ней, она начала истерически кричать.
Теперь Варрон остался один.
Он страдал. Но если бы боги позволили ему снова обрести друга и дочь ценою отказа от Суры, он удержал бы Суру и отказался бы от дочери и друга. С тех пор как обратный путь был для него отрезан, он очертя голову ринулся в борьбу. Он проиграл свои деньги и имущество, достоинство, имя, принадлежность к западной цивилизации, свою дочь и своего друга и готов был, если придется, пожертвовать еще больше: ногу, руку, глаза, жизнь.
Вернувшись с похорон Фронтона, он достал из ларца с документами расписку о взносе шести тысяч сестерциев. В графу «Убыток» он записал: «Марция сошла с ума, Фронтон погиб», в графу «Прибыль»: «Завоевана Сура».
2
Неверующая