Братский привет. Жму крепко Вашу руку»[128].
29 февраля Димитров направил еще одну шифровку Мао: «Просьба сообщить нам, есть ли какие-либо более серьезные перемены во взаимоотношениях между компартией и Чан Кайши, и если да, в чем конкретно выражаются эти перемены. Не смогли ли бы давать нам короткую сводку за неделю или десять дней о положении в Особом районе, о действиях Вашей армии и партизанских] отрядов против японцев и важнейших моментах деятельности компартии? Это было бы в нынешней сложной ситуации очень полезным»[129].
7 марта 1944 года до Димитрова дошла шифровка от Ван Мина: «Уважаемый Г[еоргий] Михайлович]! В течение декабря-января мне передали две Ваши телеграммы. Благодарю Вас за заботу о КПК и обо мне. Мое отношение к Мао Цзэдуну остается таким, каким оно было раньше, так как я всей душой поддерживаю его как вождя партии, невзирая на личное в прошлом разногласие между нами по отдельным вопросам политики антияпонского национального единого фронта и серьезнейшей кампании, которая в течение последнего года ведется против меня по вопросам внутрипартийной жизни.
Товарищ мне сказал, что он систематически информирует Вас по всем этим вопросам. Я не знаю, что в этой области Вас интересует и какие вопросы неясны. Прошу дать указания, буду отвечать. Последний год в партии ведется кампания пересмотра всей ее истории на основе идей и деятельности Мао Цзэдуна. Он выставляется как главный представитель китайского большевизма и китаизированного марксизма-ленинизма. Сознавая, что Вы можете поднять авторитет партии, что особенно важно в условиях отсутствия Коминтерна, в условиях выпячивания КПК как национальной пролетарской партии, я полностью поддерживаю эту кампанию. В целях этого я уже и устно и письменно заявил Мао Цзэдуну и ЦК о том, что борьба против лилисяновщины, выдвижение новой политики антияпонского национального единого фронта является заслугой Мао Цзэдуна, а не моей, как это я считал раньше. Я также заявил об отказе от всех политических разногласий.
Сердечно благодарю Вас и дорогую Розу за долголетнюю заботу и воспитание моей дочери.
Выражаю глубокое соболезнование по поводу смерти любимого Мити! (Имеется в виду сын Димитрова Митя (1936–1943). –
На состоявшемся 23 апреля – 11 июня 1945 года в Яньани VII Всекитайском съезде партии, на котором 754 делегата представляли 1 210 тысяч членов КПК, и Чжоу Эньлай, и Ван Мин были включены в состав Центрального комитета. Мао не начинал съезд до того, как «больного» Ван Мина не внесли на носилках в зал заседания. Тогда председатель открыл партийный форум словами: «Я пригласил на наш съезд товарищей Ван Мина и Цзясяна. (Ван Цзясяна, который действительно был тяжело болен, тоже внесли в зал на носилках. –
Накануне съезда 7-й расширенный пленум ЦК принял «Решение по некоторым вопросам истории». Теперь весь путь КПК до совещания в Цзуньи был представлен как цепь беспрерывных правых и левых уклонов от правильной линии Мао, а все его оппоненты были подвергнуты уничтожающей критике.
В принятом на съезде новом уставе партии говорилось: «Коммунистическая партия Китая считает идеи, объединяющие теорию марксизма-ленинизма с практикой китайской революции – идеи Мао Цзэдуна – путеводной звездой во всей своей работе»[132].
На состоявшемся сразу после VII съезда 1-м пленуме ЦК КПК Мао был избран Председателем ЦК, Политбюро и Секретариата ЦК, а в конце августа 1945 года, на расширенном совещании Политбюро, – Председателем Военного совета ЦК.
По словам А.В. Панцова, происходящее в Яньани «по какой-то странной причине не нравилось советскому агенту, то и дело славшему в Москву нелестные отзывы о вожде китайских коммунистов. Культ Мао вызывал у него раздражение, как будто сам Владимиров прибыл в Яньань не из тоталитарного СССР, а из либеральной Швейцарии.
Сталин же, однако, не реагировал на настойчивые телеграммы «товарища Сунь Пина», даже невзирая на то, что тот бил тревогу по поводу «националистического и троцкистского перерождения» КПК. Да и как он мог быть недовольным Мао, даже если и читал писания своего разведчика? Ведь вот что доносил Владимиров: «Мао хочет, чтобы в дальнейшем история писалась так, как он ее трактует… В Особом районе нет ничего из печатных работ, которые несли хотя бы какую-то память о существовании в прошлом других партийных взглядов… Мао превозносят как земного владыку, безгрешного, мудрого и всемогущего… Ни пленумы, ни конференции, ни резолюции, а насилия решали исход борьбы… Тут одна цель – перемолоть всех (даже верноподданных председателя ЦК КПК) во имя признания в будущем неограниченности его [Мао] власти над партией… Под “диалектикой” Мао Цзэдун понимает свободу действий независимо от принципов… Бросается в глаза и характер отношений высших партийных работников с простыми коммунистами. Тут и не пахнет отношениями товарищей по партии. За внешней демократичностью – почти армейские отношения начальников с подчиненными. Восторженная же почтительность делегатов вызывает обиду за людей… Нынешний съезд КПК особенный! С первых же дней его работы ясно, что он утверждает безраздельность власти Мао Цзэдуна… [и] новый характер отношений в партии (который уже складывался все последние годы). Это дух подхалимства, унижения перед Мао Цзэдуном и его единомышленниками. Призыв к отказу от человеческого достоинства ради “вечной правоты” Мао Цзэдуна».
Ну так что? Чем такая партия отличалась от большевистской? Почему Сталин должен был вмешиваться в дела Мао, если тот скрупулезно перестраивал КПК по образу и подобию ВКП(б)?»[133]
Следует добавить, что и сетования Владимирова на то, что Мао, в отличие от Чан Кайши, не ведет активной борьбы с японцами, а бережет силы для будущей гражданской войны, Сталина совершенно не волновали. В мае 1942 года, когда Владимиров приступил к выполнению своей миссии в Яньани, Япония уже прочно увязла в войне против США, а уже в июне, после победы американского флота в битве у атолла Мидуэй, исход этой войны был предрешен и прекращение японского сопротивления стало лишь вопросом времени. В такой ситуации вторжение японской Квантунской армии на советский Дальний Восток могло произойти только в случае, если бы советское сопротивление германскому вторжению потерпело полный крах и Япония могла бы оккупировать дальневосточные территории, используя минимум сил и средств. Но на ход борьбы на советско-германском фронте действия армии Мао, да и армии Чан Кайши, никакого влияния оказать не могли, и Сталин это прекрасно понимал. Зато истощение армии Гоминьдана в борьбе с японской армией при сохранении основных сил армии китайских коммунистов Сталина более чем устраивало, так как повышало шансы на победу КПК в неизбежной после завершения Второй мировой войны гражданской войне в Китае. Ведь Чан Кайши приходилось вести гораздо более тяжелые бои с основными силами японцев на юге Китая, что существенно ослабляло его армию.
16 июня 1942 года Димитров послал Мао шифрограмму: «Нынешнее положение повелительно диктует, чтобы китайская компартия предпринимала все от нее зависящее для возможного улучшения взаимоотношений с Чан Кайши и укрепления единого фронта Китая в борьбе против японцев. Мы знаем, что Чан Кайши и гоминьдановские лидеры всячески провоцируют компартию с целью ее дискредитации и изоляции, но нельзя считать правильной политику с нашей стороны, если наши люди поддаются на эти провокации вместо того, чтобы умно реагировать на них. Между тем имеются сведения, что Чжоу Эньлай в Чунцине это не учитывает и своими действиями иногда льет воду на мельницу провокаторов. Он организует тайные совещания с противниками Чан Кайши и с иностранными корреспондентами, направленные против Чан Кайши, о которых последний, конечно, узнает и использует для дальнейшего натравливания против компартии и для оправдывания своих провокационных мероприятий.
Просьба обратить серьезное внимание на это обстоятельство и принять срочные меры, чтобы представительство Компартии в Чунцине проводило твердую, последовательную политику, направленную на улучшение взаимоотношений между компартией и Чан Кайши и Гоминьданом, избегая со своей стороны всего, что могло бы эти взаимоотношения обострить. Необходимо спорные вопросы непосредственно с Чан Кайши выяснять и стараться урегулировать.
О принятых Вами мерах и решении по этому поводу просьба известить нас».
Мао ответил, что он «вполне согласен» и примет необходимые меры, но на самом деле мириться с Чан Кайши не собирался[134].
27 июня 1942 года П.П. Владимиров записал в дневнике: «Разговоры некоторых руководителей КПК о своем дружелюбии, коим явилось-де предупреждение о нападении Германии, откровенно спекулятивны. Действительность – скрытая враждебность Кан Шэна, а возможно, и председателя ЦК КПК – Мао Цзэдуна… Враждебность Мао Цзэдуна?! Нет, для меня теперь это отнюдь не такая уж еретическая мысль. Есть множество незначительных и значительных подробностей, которые меняют мое представление об этом человеке»[135].
9 июля 1942 года, основываясь на докладах своих подчиненных, Владимиров констатировал: «Войска 8-й НРА (и Новой 4-й НРА, конечно, тоже) уже продолжительное время не ведут ни активных, ни пассивных действий против захватчиков. И сейчас положение не изменилось, несмотря на бешеный натиск самураев в Юго-Восточном Китае и угрозу нападения Японии на СССР.