– Вот здесь прошлой осенью велись раскопки, – указала я на пустырь отцу Феофану.
– Да, только все напрасно. Видно, судьба такая у епископа Митрофана и викария его епископа Енотаевского Леонтия быть не только расстрелянными большевиками, но и потерянными верующими. В 20-е годы не была могила отмечена из-за страха перед советской властью, чтоб не надругались над прахом их. Потом то ставили памятники, то разрушали их. Так и потеряли место. Так пусть же этот пустырь будет им одной большой усыпальницей…
Над нами пронеслась стайка неугомонных воробьев, своим живым чириканьем напоминая о быстротечности и бренности всего земного. Прочитав негромко молитву, осенив себя крестным знамением, отец Феофан попросил проводить его к видневшемуся вдалеке старинному зданию. Перед входом в лечебный корпус, устроившись кто на корточках, кто на лавочках, дышали свежим воздухом больные. Они с откровенным любопытством разглядывали нашу странную пару. Отца Феофана это нисколько не смущало.
– Бывший настоятельный корпус. Это самое красивое здание монастыря, – рассказывал он мне, проходя по его узким коридорам. – В ХIХ веке его не раз ремонтировал и отстраивал заново на свои средства астраханский купец Иоаким Репин. Одно условие он тогда выдвинул: назвать бывшую церковь Святого Иллариона, примыкающую к корпусу, церковью Святой Великомученицы Варвары, в честь своей умершей супруги… Много видел этот настоятельный корпус: и разрушения, и пожары, и набеги саранчи, и чуму. Во время Первой мировой войны на втором этаже корпуса располагался военный госпиталь. Сколько испытаний на его счету! Святое место. Надо бы вернуть его церкви, монастырь возродить.
Отец Феофан долго рассказывал мне о незабываемом подвиге монастыря во время бушевавшей в ХIХ веке чумы, а я пыталась достучаться до его возвышенного сознания, объяснить, что чума ХХI века – вдруг возродившийся туберкулез.
Мимо нас по лабиринту коридора быстро прошли врачи. Наглухо застегнутые белые халаты, шапочки, надетые почти до бровей, маски, оставившие открытыми лишь глаза, делали их почти неузнаваемыми. Из палаты навстречу им вышла медсестра.
– У больного кровохаркание, – сказала она.
В проеме двери мы увидели склонившихся над больным врачей и санитарку, убирающую окровавленное белье. Нас оттеснила медсестра, несущая в соседнюю палату кислородную подушку. Чьи-то пораженные туберкулезом легкие уже не могли самостоятельно дышать.
Я заметила, что отцу Феофану стало не по себе. Его решимость заглянуть в каждую щелку старого здания явно была поколеблена и теперь искала убежища в складках медицинского халата, который был на нем надет. Настало мое время приоткрыть оторванному от мирской жизни священнику завесу сегодняшних будней старого настоятельного корпуса.
– С такими случаями в больнице встречаются часто, – объясняла я ему, – в этих палатах лежат самые тяжелые больные. Они доживают свой век здесь, прикованные к постели. Эти стены давно уже пропитаны «палочками Коха». Вы хотите возродить монастырь ради тех, кто решил посвятить себя служению Богу, но пожалейте тех, кто вот-вот отдаст ему в этих стенах душу.
Мы снова вышли в парк – навстречу смеющимся солнышкам одуванчиков на зеленых газонах. На крылечке административного корпуса курил главный врач. Увидев нас, он улыбнулся и помахал рукой.
– Не хотите погулять с нами? – спросили мы его.
– С удовольствием, – ответил он, – но я сейчас должен уехать для получения разрешения на строительство нового корпуса. Видите фундамент? Он давно заложен.
– Странно, – произнес отец Феофан, – раньше на этом месте стоял храм Покрова Пресвятой Богородицы, люди в нем молились.
– А теперь лечиться будут, – ответил Владимир Борисович.
– Все болезни от духа, – наставительно заметил отец Феофан.
– Но лечить-то приходится тело, – деликатно заметил главный врач.
– Может быть, посмотрим лабораторию? – предложила я, указывая на стоящую в отдалении часовенку с зеленой свежевыкрашенной крышей.
– Что? В Екатерининской часовне лаборатория? Да вы знаете, что это за часовня? В ней когда-то горела неугасимая лампада перед иконой Великомученицы Екатерины. А теперь лаборатория! А вы знаете, что под часовней склеп, где покоились останки храмоздательницы Екатерины Башкиной, хранительницы часовни.
Я ничего не ответила отцу Феофану, но подумала: «Кто знает, может, останки Екатерины и сейчас покоятся на своем месте и все так же хранят часовню-лабораторию?»
ebooksa