Но, быть может, с историческими фразами дело обстоит так же, как и со всем остальным, и иногда невозможное становится возможным.
Мы оставили его прыгающим от радости на своей единственной ноге и с костылем.
Не видно было ни одного немецкого солдата, но все поля и леса вокруг нас были под шквальным огнем – без сомнения, чтобы помешать подкреплениям противника подойти к побережью.
Я еще не умел отличить свист авиабомб от свиста снарядов, и мне понадобилось какое‐то время, чтобы понять, что этот ад посылает нам небо, как и должно быть. В тот день самолеты союзников появлялись над Нормандией более десяти тысяч раз.
Мы едва пробежали несколько сотен метров, как я увидел посреди дороги безжизненное тело с раскинутыми руками. Я так хорошо его знал, что узнал издали: это был Жанно Кайе. Глаза закрыты, голова в крови – мертвый. Я был в этом уверен: я слишком его любил, чтобы могло быть иначе.
Я повернулся к Лиле:
– Господи, чего ты ждешь! Осмотри его!
Она удивилась, но стала на колени возле Жанно и приложила ухо к его груди.
Кажется, я засмеялся. Я так долго в годы разлуки воображал ее ухаживающей за ранеными среди польских партизан, что ожидал от нее работы медсестры. И теперь я видел ее именно такой, склонившейся над телом моего товарища в надежде найти признаки жизни. Она повернулась ко мне:
– Кажется, он…
В этот момент Жанно пошевелился, сел и, несколько раз помотав головой и отряхиваясь, с еще мутным взглядом, заорал:
– Они идут!
– Ах ты, черт тебя возьми совсем! – закричал я с облегчением.
– Они здесь! Они идут!
Я схватил Лилу за руку, и мы побежали.
Я хотел оставить Лилу в безопасном месте и потом уйти с товарищами. Согласно “зеленому плану”, мы уже давно знали свою задачу: диверсии на железных дорогах, порча линий высокого напряжения, нападения на поезда. Мы должны были группироваться в районе Орна, но все шло не так, как предусмотрено. Когда мне удалось добраться до Субы на следующий день, я нашел нашего любимого начальника в диком бешенстве. Одетый в великолепную форму – он присвоил себе звание полковника, – он грозил кулаком небу, где кружились самолеты союзников.
– Эти сволочи все испортили! – ревел он. – Они нарушили всю нашу связь. Наши парни никак не могут собраться. Каково это видеть!
Он только что не проклинал высадку союзников. Даже много лет спустя он по‐прежнему хмурился, когда при нем упоминали о ней. Думаю, он хотел бы “сопротивляться” еще лет двадцать.
Каждый раз, как нас при разрыве бомбы засыпало землей, Лила гладила мое лицо:
– Ты боишься погибнуть, Людо?