– Я тебе верю, но мне наплевать.
Она с жаром начала говорить о своих родителях. Благодаря Георгу они ни в чем не терпят нужды.
– Это изумительный человек. Он откровенный антифашист. Он даже спасал евреев.
– Это понятно. У него две руки.
– Что ты хочешь сказать? Что ты болтаешь?
– Это не я болтаю, а Уильям Блейк. Блейк написал об этом стихи. “Одна его рука была в крови. Другая держала факел”. Почему ты не заходишь ко мне?
– Я приду. Знаешь, мне нужно возродиться. Ты обо мне думаешь иногда?
– Я иногда о тебе не думаю. У каждого бывают минуты пустоты.
– Я чувствую себя немного потерянной. Не понимаю, где я. Я слишком много пью. Хочу забыться.
Я взял у нее из рук книгу и пролистал ее.
– Кажется, никогда еще французы столько не читали, как теперь. Знаешь, месье Жолио, владелец книжной лавки…
– Я его знаю очень хорошо, – сказала она с неожиданной горячностью. – Это мой друг. Я почти каждый день хожу к нему в лавку.
– Так вот, он говорит, что французы набрасываются на поэзию с мужеством отчаяния. Как твой отец?
– Он совсем потерял связь с действительностью. Полная атрофия восприятия. Но надежда есть. Иногда у него бывают проблески сознания. Может быть, он придет в себя.
Я не мог не испытывать некоторого восхищения перед Стасом Броницким. Этот аристократический альфонс нашел довольно необычное средство, чтобы отгородиться от низменной действительности. Жена и дочь оберегали его от всякого соприкосновения с отталкивающей исторической эпохой. Поистине избранная натура.
– Никогда не видал такого хитреца, – сказал я.
– Людо! Я тебе запрещаю…
– Прости меня. Это моя мужицкая сторона. Видно, у меня наследственная неприязнь к аристократам.
Мы сделали несколько шагов, чтобы отойти подальше от шофера.
– Знаешь, Людо, все скоро переменится. Немецкие генералы не хотят войны на два фронта. И они ненавидят Гитлера. Однажды…