Никто еще не слышал, чтобы Дюпра произносил слово “боши”.
Дядя поставил стакан и встал. Его лицо посерело; казалось, на нем вдвое больше морщин. Мы ехали под ночным небом на своих скрипучих велосипедах. Ярко светила луна. Когда мы подъехали к дому, он оставил меня, не говоря ни слова, и закрылся в мастерской. Я не мог заснуть. Я вдруг понял, как ловко люди прикрываются немцами и даже нацистами для оправдания собственных деяний. Мне давно уже приходила мысль, от которой трудно было избавиться, и, может быть, я так и не избавился от нее. Нацисты – человеческие существа. Именно их бесчеловечность присуща человечеству.
В четыре часа утра я уехал из Ла-Мотт: я должен был поехать в Роне встретиться с Субабером, чтобы наметить с ним на карте новые посадочные площадки. Надо было также предупредить товарищей, чтобы какое‐то время не появлялись в Ла-Мотт. Выходя из дому, я увидел, что в мастерской еще горит свет. Я подумал не без раздражения: надо быть по‐настоящему упрямым французом, чтобы мастерить воздушных змеев в такое время. Лучшими друзьями воздушных змеев всегда были дети. Мне казалось, что если Амбруаз Флёри собирается в такой час запустить в небо своего “Монтеня” или “Паскаля”, то небо выплюнет их ему в лицо.
Я вернулся домой через день, в одиннадцать утра. Последние километры я шел пешком, толкая перед собой велосипед. Я уже латал каждую шину раз десять, и приходилось их беречь. Я дошел до места под названием Узкий проезд, где сейчас стоит стела в память шестнадцатилетнего Жана Виго, которого фашисты-полицейские захватили с оружием в руках уже после высадки союзников и расстреляли на месте. Я остановился, чтобы закурить, но сигарета выпала у меня изо рта.
В небе над Ла-Мотт парило семь воздушных змеев. Семь желтых воздушных змеев. Семь воздушных змеев в форме еврейских звезд.
Я бросил велосипед и побежал. На лугу перед фермой стояли мой дядя Амбруаз и несколько детей, подняв глаза к небу, где трепетало семь звезд позора. Сжав челюсти, нахмурив брови, с жестким лицом, стриженными ежиком седыми волосами и усами, старик походил на фигуру, какие раньше вырезали на носу корабля. У детей, пяти мальчиков и одной девочки – я их всех знал: Фурнье, Бланы и Босси, – были серьезные лица.
Я прошептал:
– Они сейчас явятся…
Но раньше пришли другие. О, их было немного: семья Кайе, семья Монье и отец Симон, который первый снял шапку.
Вечером дядю забрали и две недели продержали в тюрьме. Вытащил его оттуда Марселен Дюпра. Известно, что все Флёри не в себе, объяснил он немцам. Наследственное безумие. Это то, что раньше называли “французской болезнью”, идет из глубины веков. Не надо их принимать всерьез, иначе рискуешь сделать серьезную ошибку. Дюпра пустил в ход все свои связи, а они у него были, от Отто Абеца до Фернана де Бринона. На следующий день после ареста перед домом остановился “ситроен” Грюбера и еще грузовик солдат. Они выбросили всех наших воздушных змеев на луг и подожгли. Грюбер, заложив руки за спину, смотрел, как пылает то, что так любовно создавали руки старого француза.
Ла-Мотт обыскали как никогда прежде. Грюбер опознал врага. Он сам взялся за дело и всюду совал свой нос, как будто речь шла о чем‐то вещественном, материальном, что можно уничтожить.
В воскресенье дядю выпустили, и Марселен Дюпра привез его в Ла-Мотт. Его первыми словами при виде пустой мастерской, откуда улетучились, превратившись в дым, все змеи, были:
– Надо браться за работу.
Первый собранный им воздушный змей изображал поселок в горах, окруженный картой Франции, позволявшей понять, где это. Поселок назывался Шамбон-сюр-Линьон, в Севеннах. Дядя не объяснил мне, почему выбрал именно этот поселок. Он ограничился тем, что сказал:
– Шамбон. Запомни это название.
Я ничего не понимал. Почему он интересуется этим поселком, где никогда ноги его не было, и почему запускает воздушного змея “Шамбон-сюр-Линьон”, следя за ним глазами с такой гордостью? Он сказал мне только одно:
– Я о нем слышал в тюрьме.
Мое удивление росло. Через несколько недель, восстановив некоторые из своих творений “исторической серии”, дядя объявил мне, что уезжает.
– Куда вы хотите ехать?
– В Шамбон. Как я тебе говорил, это в Севеннах.