– Господи боже, что это за история? Почему в Шамбон? Почему в Севенны?
Он улыбнулся. Теперь лицо его было покрыто сеткой морщин, густой, как его усы.
– Потому что там я им нужен.
Вечером, доев суп, он обнял меня:
– Я еду рано утром. Продолжай действовать, Людо.
– Будьте спокойны.
– Она вернется. Придется многое ей простить.
Не знаю, говорил он о Лиле или о Франции.
Когда я проснулся, его не было. На столе мастерской он оставил записку: “Продолжай”.
Он увез свой ящик с инструментами.
Только за несколько месяцев до высадки союзников я получил ответ на вопрос, который не переставал себе задавать: почему Шамбон? Почему Амбруаз Флёри уехал от нас со своими инструментами в этот поселок в Севеннах?
Шамбон-сюр-Линьон – это тот поселок, где жители во главе с пастором Андре Трокме и его женой Магдой спасли от концлагеря несколько сотен еврейских детей. Четыре года вся жизнь Шамбона была посвящена этой задаче. Так напишу же я еще раз слова, символизирующие верность и мужество: “Шамбон-сюр-Линьон и его жители”, и если сейчас об этом забыли, пусть знают, что мы, Флёри, всегда славились своей памятью и что я часто повторяю все имена жителей Шамбона, не забывая ни одного, ибо говорят, что сердце нуждается в упражнениях.
Но я ничего этого не знал, когда получил из Шамбона фотографию дяди, окруженного детьми, с воздушным змеем в руке, с надписью на обороте: “Здесь все идет хорошо”. “Здесь” было подчеркнуто.
Глава XXXIX
От Лилы вестей не было, но Германия отступала на русском фронте; ее армия потерпела поражение в Африке; Сопротивление переставало быть безумием, и рассудок начинал воссоединяться с сердцем. Марселен Дюпра сам принимал участие в наших подпольных собраниях. Тем не менее в глазах немцев его престиж достиг апогея: в мае 1943‐го встал вопрос о его назначении мэром Клери. Он отказался.
– Надо проводить различие между вещами историческими и неизменными и таким изменчивым и преходящим явлением, как политика, – объяснил он нам.
Личность хозяина “Прелестного уголка” очаровывала оккупантов не меньше, чем его кухня. Его эрудиция и красноречие, достоинство, которое придавали ему как импозантная внешность, так и спокойная уверенность, с какой он в самых трудных условиях выполнял поставленную перед собой задачу, производили впечатление даже на тех, кто сначала называл его коллаборационистом. Больше всех его уважал генерал фон Тиле. Между этими двумя завязались странные отношения – можно было даже назвать это дружбой. Говорили, что генерал презирает нацистов. Как‐то раз он сказал Сюзанне:
– Знаете, мадемуазель, фюрер говорит, что дело его будет жить тысячу лет. Я бы лично скорее поставил на дело Дюпра. Несомненно, оно будет иметь лучший вкус.
Один из его лейтенантов позволил себе объявить о прибытии вождя люфтваффе в следующих выражениях:
– Герр Дюпра, один из ваших самых тонких ценителей сможет лично убедиться, что Франция не утратила ничего из того, что составляет ее славу.