– Да, я знаю эту теорию. Я уже слышал, как ее излагал Ханс накануне захвата Польши.
– Надо еще немного времени. Немцам пока еще недостаточно тяжело приходится.
– Действительно.
– Но я добьюсь.
– Добьешься чего?
Она замолчала, глядя прямо перед собой.
– Мне нужно еще немного времени, – повторила она. – Конечно, это очень трудно, и я иногда сомневаюсь и теряю уверенность… Тогда я пью лишнее. Я не должна. Но я уверена, что если немного повезет…
– То что? Если немного повезет, то что?
Она зябко завернулась в свои польские цвета.
– Я всегда хотела что‐то сделать из своей жизни. Что‐то большое и… страшно важное…
Мечта еще трепыхалась.
– Да, – сказал я. – Ты всегда хотела спасти мир.
Она улыбнулась:
– Не я, а Тад. Но кто знает…
Я так хорошо знал это ее чуть загадочное, непроницаемое выражение лица, которое Тад называл когда‐то “вид как у Гарбо”.
– Может, это буду я, – спокойно сказала она.
Все это было так жалко. Она едва держалась на ногах, и мне пришлось помочь ей сесть в машину. Я положил ей на колени плед. Еще минуту она молчала, держа маленький томик Аполлинера, с улыбкой на губах. И вдруг повернулась ко мне в горячем порыве, и я удивился, до чего у нее серьезный, почти торжественный голос:
– Верь мне, Людо. Вы все верьте мне, дайте мне еще немножко времени. Я добьюсь. Мое имя войдет в историю, и ты будешь мною гордиться.
Я поцеловал ее в лоб.
– Ну-ну, – сказал я. – Ничего не бойся. Они жили счастливо, и у них было много детей.