– Изумительно! – сказал он. – Ах, французский гений!
– Я приготовил вам рагу из морских гребешков и тюрбо на гриле с горчичным соусом, – дрожащим голосом произнес Марселен Дюпра. – Конечно, это немного избито… Если бы я знал…
– Разумеется, вы не могли знать, мой дорогой Марселен. Впрочем, и я тоже. Видите ли, наш провал объясняется – как бы это сказать? – недостатком доверия к низшим и смиренным. Мы, офицерская элита, не выходим за пределы высшего круга. Мы не осмелились довериться какому‐нибудь простому сержанту или ефрейтору-подрывнику, и в этом наша большая ошибка. Если бы мы искали помощи у людей… не будем говорить “низшего звания”, скажем у “младших офицеров”, бомбу отрегулировали бы как следует, и она сделала бы свое дело. Но мы хотели остаться среди своих: по‐прежнему старый кастовый дух. Наша бомба не была достаточно… демократична. Нам недоставало рядового.
Мне пришлось вспомнить эту небольшую речь генерала фон Тиле через несколько месяцев. Когда 20 июля 1944 года другой представитель “офицерской элиты”, полковник граф фон Штауфенберг, принес в своем портфеле бомбу в Генеральный штаб Гитлера в Растенбурге и фюрера лишь чуть‐чуть тряхнуло при взрыве, я сказал себе, что среди всех этих господ опять не хватило простого ефрейтора-подрывника, который подложил бы бомбу нужной мощности. Этой бомбе не хватало народного дыхания.
Фон Тиле доедал тюрбо с горчичным соусом. Он повернулся ко мне:
– Итак, мой дорогой Флёри… Все прошло хорошо?
– Пока очень хорошо… Он хорошо спрятан… – Немного поколебавшись, я первый раз в жизни сказал немцу: – Мой генерал.
Он дружески смотрел на меня. В его взгляде я прочел понимание.
– Мадемуазель Броницкая в Париже, – сказал он. – В надежном месте. Если только она не будет рисковать и пытаться увидеться с родителями… Вы ее знаете!
– Господин генерал, не могли бы вы…
Он кивнул в знак согласия, вынул из кармана блокнот и написал адрес и номер телефона. Вырвал листок и отдал его мне:
– Постарайтесь переправить их обоих в Испанию…
– Да, господин генерал.
Я положил листок в карман.
Георг фон Тиле отведал еще морских гребешков и закончил трапезу знаменитым яблочным суфле, кофе и рюмкой коньяку.
– Ах, Франция! – прошептал он, и, как мне показалось, не без иронии.
Дюпра плакал. Дрожащей рукой протянул он генералу коробку настоящих гаванских сигар. Тот отстранил их. Потом взглянул на часы и поднялся.
– А теперь, господа, – сказал он сухо, – прошу оставить меня одного.
Дюпра вышел первый и побежал в туалет, чтобы умыть лицо. Если бы гестапо застало его в слезах, пока фон Тиле еще был жив, ему пришлось бы давать объяснения.
Выстрел раздался в тот момент, когда я садился на велосипед с Чонгом под мышкой. Я еще успел увидеть, как люди Грюбера выскочили из машин и бросились в ресторан.