«Благодарю вас, дружище», – сказал я.
Он захохотал – его насмешила моя вежливость. Я же был вне себя от радости просто потому, что выбрался из странного зыбкого места в мир обычных людей, пусть даже эти люди были весьма неприятны на вид и, несомненно, источали угрозу.
Минут через десять быстрой ходьбы я уже оказался на улицах, где можно было расслабиться и разжать кулаки. Здесь разве что моя запачканная одежда могла привлечь к себе внимание, поэтому я поспешил домой, поздравляя себя с тем, что так удачно выпутался из весьма неприятного приключения.
Как вскоре выяснилось, это было лишь началом. Мои сны стали тревожными, а зачастую я и вовсе не мог заснуть и мучился бессонницей ночь напролет, поэтому взял себе за правило выпивать стаканчик виски перед тем, как отправляться в постель. Это немного помогло, но не избавило меня от странных сновидений, после которых я просыпался уставшим, словно всю ночь куда-то бежал или карабкался на какие-то скалы. Впрочем, все это можно было перетерпеть и, в конце концов, признать просто проявлением нервного расстройства, которое развилось у меня на почве усталости, ведь я работал без перерыва несколько лет и до сих пор еще не позволял себе отпуска.
Однако ситуация усугубилась тем, что я начал воспринимать весь Нью-Йорк как обитель каких-то нечистых, странных существ, – как город, оскверненный прикосновением чего-то совершенно чуждого нормальному человеку… Я постоянно ощущаю зловонный запах, он преследует меня, куда бы я ни пошел. Сначала я думал, что мне просто чудится. Я никогда не относил себя к натурам чрезмерно впечатлительным, однако приключение, которое я вам описал, оказало на меня довольно сильное воздействие. Бессонница, которую я поначалу приписывал обыкновенной усталости, все-таки была вызвана иными, куда менее очевидными причинами.
– Возможно, и бессонница, и дурные запахи – все это звенья одной цепи? – предположил я. – Недавно мне доводилось читать о том, что нервное расстройство может затрагивать самые разные области нашей жизни: например, изменять вкус давно знакомых блюд… Помните случай миссис Паттеридж? Наша газета писала о нем несколько лет назад.
Сказав это, я в какой-то степени выдал то, что намеревался скрывать: желая лучше понимать внутреннюю жизнь газеты и разбираться в ее содержании, я провел несколько недель за чтением подшивки и изучил публикации за несколько лет, начиная приблизительно как раз с того времени, когда Крэбб озарил редакцию светом своего непревзойденного гения. Поступая так, я действовал, в сущности, как самый настоящий новичок, школяр, который готовится к урокам с чрезмерным усердием, желая задобрить учителя и получить от него высший балл. Поведение примерное, но неизменно вызывающее насмешки у людей, обладающих самостоятельным умом и склонных к иронизированию.
Однако Крэбб, к счастью, не обратил внимания на мое, в сущности, жалкое саморазоблачение. Он слишком был погружен в собственные мысли.
– Миссис Паттеридж? – переспросил он, нахмурившись.
– Да, домохозяйка из Нью-Хейвена, – торопливо подхватил я, – с которой произошла пренеприятнейшая история. Эта почтенная леди, судя по тому, что о ней писали, вовсе не обладала богатым воображением или склонностью к авантюрным похождениям. Большую часть жизни примерная домохозяйка занималась тем, что надзирала за прислугой, читала календарь и вышивала тамбуром узоры на носовых платках. Внезапно с ней произошла странная перемена. Это случилось, как уже было сказано, абсолютно безо всяких внешних причин. Пейшенс Паттеридж, сорока трех лет от роду, вдова, усердная прихожанка церкви Святого Иуды, со страшным скандалом выгнала свою повариху, миссис Джуди Додсон, которая прослужила у нее двадцать лет или около того. По словам миссис Паттеридж, Додсон насыпала перец в ее утренний чай. Обвинение выглядело исключительно нелепым, но еще более нелепо развивались дальнейшие события. Миссис Додсон была крайне возмущена обвинением хозяйки и, чтобы доказать, что ничего, кроме сахара и молока, она в чай не добавляла, выпила весь чай на глазах у миссис Паттеридж и горничной, Элси Уайт, которую призвали специально для этой цели. Миссис Паттеридж как будто немного успокоилась, но за обедом история повторилась, причем в гораздо большем масштабе (что и неудивительно: ведь за обедом подается больше блюд и они гораздо обильнее, нежели утренний чай). Суп отдавал горчицей, отчего миссис Паттеридж безудержно расчихалась, а что касается сливочного масла, то оно было, по ее словам, заменено сапожной ваксой. Теперь-то уж Додсон во всей красе проявила свое коварство!
Вне себя от гнева, миссис Паттеридж, обычно спокойная и сдержанная, запустила тарелкой с горячим супом в голову миссис Додсон, после чего та убежала из дома и обратилась за помощью в церковь. Преподобный Эйден Смит нашел ситуацию возмутительной, однако он, как и подобает пастырю-миротворцу, до последнего надеялся на то, что произошло какое-то недоразумение. Как мы знаем, под словом «недоразумение» в местах, подобных Нью-Хейвену, обычно скрываются самые различные вещи: от супружеской измены до кражи серебряных ложек. Иными словами, «недоразумением» можно назвать решительно все… Однако после общения с миссис Паттеридж преподобный как будто забыл об этом универсальном способе разрешать житейские трудности: он полностью изменил свое мнение касательно миссис Паттеридж и пришел к выводу, что почтенной леди овладел дьявол. Несколько иное представление о ситуации составил доктор Джонатан Крофтон, который обнаружил у миссис Паттеридж серьезное психическое расстройство. Причина этого расстройства, впрочем, осталась неизвестной.
Сама миссис Паттеридж плакала, раскаивалась в своем поведении и уверяла, что никогда бы не поступила с Додсон так сурово, если бы не «затмение», как она описала свое состояние. Додсон наотрез оказалась возвращаться к хозяйке, поскольку была оскорблена в своих лучших чувствах и к тому же опасалась за свою жизнь. Хуже всего было то, что после этого случая миссис Паттеридж утратила всякую возможность питаться нормальной человеческой пищей: любая еда вызывала у нее отвращение, поскольку на вкус оказывалась совершенно не тем, чем являлась. В конце концов Джонатан Крофтон дал остроумный совет: он предложил миссис Паттеридж заменить продукты тем, что они напоминали ей по вкусу. Так, вместо масла она мазала на хлеб сапожную ваксу и уверяла, что теперь чувствует вкус настоящего масла. То же происходило с перцем, горчицей и так далее.
Крэбб выслушал эту историю с живым интересом, показывавшим, что он, в отличие от меня, не счел нужным изучать подшивку газеты. Подобно многим одаренным людям, он отсчитывал сотворение мира от даты своего рождения, а работу редакции газеты – с момента своего блистательного появления в ней.
– Возможно, – выговорил он наконец. – Возможно, вы правы, и моя ситуация отчасти напоминает ту, в которой оказалась та несчастная женщина… Кстати, что с ней случилось потом? Исцелилась она от своего недуга или умерла?
– Я не нашел никаких дальнейших сведений о ней, – признал я.
– Жаль, – сказал он равнодушно и подвинул к бармену опустевший стакан, сделав тому знак, чтобы он налил еще. – Значит, думаете, со мной происходит нечто подобное? – повторил он и покачал головой. – Я перепробовал все. Опустошил ближайшую к моему дому парфюмерную лавку. Облил духами самых разных сортов все свои носовые платки… Это не помогло: я не чувствовал запаха духов, напротив, отвратительная гнилостная вонь становилась все сильнее, и чем глубже я старался втягивать в себя парфюм, тем отчетливее ощущал запах разложения. В конце концов весь Нью-Йорк, как мне представлялось, начал источать вонь протухшей рыбы. Только выпив, я ненадолго избавлялся от этого наваждения, но пьянство мне так же омерзительно, как и преследующие меня запахи. Хуже того, когда я выпивал достаточно, чтобы забыться, я отчетливо ощущал миазмы разложения, исходящие от моего собственного тела.
Сны мои тоже были отчасти связаны с этими ощущениями. В этих тяжелых видениях я куда-то бежал, но ноги застревали в сетях, я падал – и видел, что вокруг меня бьется и разлагается прямо на глазах пойманная в эти же сети рыба. Я тратил неимоверные усилия на то, чтобы выбраться, однако только запутывался еще больше. Сети перетягивали мои жилы, кровь переставала циркулировать, руки и ноги немели, я задыхался – и просыпался весь в поту.
Я тратил огромные деньги на прачечную, но все тщетно: даже только что постиранная одежда была пропитана все тем же нестерпимым мерзким запахом… И в конце концов я решил уехать отсюда, – заключил Крэбб. – Бегство представляется мне единственным выходом из сложившегося невыносимого положения. Наверное, это постыдное решение, недостойное джентльмена. Наверное, я должен был встретиться с моим врагом – кем бы он ни был – лицом к лицу. И я пытался! Я обошел город в поисках того квартала, населенного гнусными волосатыми карликами, но все оказалось тщетно: ни намека на их существование я не обнаружил. И наконец я сдался, решение – как бы оно ни выглядело со стороны – принято… Завтра же я напишу письмо нашему добрейшему Баррингтону (так звали главного редактора) с извинениями и попрошу зачесть мне отпуск – или, если он сочтет невозможным и далее числить отсутствующего сотрудника в штате, уволить меня из редакции. Мне необходимо покинуть Нью-Йорк и сделать это как можно быстрее.
– Куда вы направитесь? – решился я на вопрос. Я обдумывал про себя, стоит ли мне принимать участие в судьбе Крэбба или же наш с ним разговор станет первым и последним – просто один из тех разговоров, что иногда мужчины ведут за выпивкой. Обменявшись мыслями и покончив с виски, налитым в стакан, они расходятся, чтобы никогда больше не встретиться и не обременять друг друга ненужными воспоминаниями об откровенности, которая может вызвать определенную неловкость.
– Уеду куда-нибудь подальше отсюда, – сказал он неопределенно. – Полагаю, мы больше не встретимся, но в любом случае я благодарен вам за то, что уделили мне время.