Пробуждение Ктулху
Недавно я написал преподобному Смиту. Разумеется, я не мог рассказать ему всю правду – ограниченный разум Эйдена Смита просто не в состоянии вместить эти более чем странные откровения. Однако я был предельно откровенен с ним, насколько это было возможно в моем положении. Я признавал его правоту и под конец справился о здоровье миссис Паттеридж.
Отправляя это послание, я не слишком надеялся на ответ, однако преподобный Смит ответил мне достаточно быстро, и через четыре дня его ответ принесли с вечерней почтой.
«Потерянная душа Пейшенс Паттеридж окончательно погибла для света и мира, – сообщал преподобный после подобающих вступительных слов и короткого назидания. Следует также отметить, что он писал на особой почтовой бумаге, изготовленной, надо полагать, по его персональному заказу: наверху красовалась набранная изящным шрифтом цитата из псалма. Я оценил его пастырский жест: полагаю, на этой бумаге он составлял лишь те послания, которым придавал особую важность. – После того, как она порвала связи со всеми обитателями Нью-Хейвена, которые еще обладали достаточным стремлением к доброделанию и пытались навещать ее, оказывая помощь как в телесных ее нуждах, так и в духовных, – она окончательно опустилась и перестала следить за собой и своим жилищем. Все растения в ее саду засохли, что и неудивительно, учитывая ее обращение с ними. Дом стремительно ветшал, и во время последней бури у него обвалилась часть крыши. Несколько сострадательных прихожан вызвались починить ее, однако миссис Паттеридж пришла в неописуемую ярость и изгнала их со своего порога. Тем не менее многие помнили ее по прежним временам и испытывали к ней искреннее сострадание. Ничто не могло ей помочь, ничто не в состоянии было остановить стремительный ход разрушения и деградации. Наконец, когда мы поняли, что не видели ее уже более месяца, несколько человек отправились посмотреть, что происходит в доме. Мы опасались худшего – обнаружить в этих развалинах мертвое тело… Однако то, что там находилось, оказалось гораздо страшнее. Весь пол был покрыт влажными пятнами правильной круглой формы, и в центре каждого круга лежало по странному существу, отдаленно напоминавшему лягушку. Все они были мертвы и все как-то странно искажены, выкручены, словно жгуты. У некоторых, как показалось наблюдателям, были человеческие лица. Впрочем, всматриваться в эту жуткую картину никто не стал, и добровольцы покинули дом как можно быстрее. Ни следа Пейшенс Паттеридж обнаружено не было, так что вынужден сообщить вам эту печальную новость. Остаюсь и проч.» (далее опять следовали приличествующие теме слова и небольшое нравоучение).
Я отложил письмо, которое глубоко меня взволновало, и почти тотчас отправился в библиотеку – мне необходимо было ознакомиться с газетами за последние месяцы. В редакции я не появлялся уже три недели, а когда Баррингтон присылал ко мне посыльных, прятался и не открывал дверь. Это было проявлением малодушия с моей стороны, но я пока никак не мог объяснить свое поведение, поэтому попросту избегал встреч и разговоров. Полагаю, в какой-то момент Баррингтон попросту уволит меня и выбросит мой тусклый образ из своей памяти.
Мне необходимо было выяснить, не случилось ли чего-либо подобного с автором «Песен запредельного» – Майклом Коннолли Райтом. К моему удивлению, Райт не только не исчез, но и в какой-то мере процветал. Я увидел репортаж с какого-то приема, на котором восходящая звезда поэзии, явно наслаждаясь своей скандальной известностью, читала свои новые произведения. Значило ли это, что можно обладать той «чувствительностью», «восприимчивостью», о которой говорил Крэбб, и все-таки избежать воздействия существ?
Меня немного успокоило это сообщение. Однако в том, что касалось Деборы Остин, дела обстояли менее радужно: художница предприняла путешествие в Европу на лайнере «Аляска», однако спустя несколько дней после отплытия лайнер исчез. Никто не знает, что с ним случилось, и поиски тоже ничего не дали. Было ли это таинственное исчезновение как-то связано с Деборой Остин или же произошла одна из тех непредсказуемых катастроф, которые легко могли бы быть объяснены, будь у нас хоть какие-то более-менее достоверные сведения о них? Я вдруг задумался над тем, что многие так называемые «загадочные крушения» на самом деле вовсе не загадочны – мы попросту не имеем данных о произошедшем.
Итак, все, что мне остается, – это ждать. Гадать о том, что может произойти со мной, бессмысленно: как и в случае с исчезновением лайнера, для уверенного прогноза я не обладаю достаточным количеством сведений.
И все же каким-то внутренним чувством я убежден: они придут за мной. Это произойдет в ближайшее время. Я по-прежнему не имею ни малейшего представления о том, ради чего они появились и чего добиваются. Что происходит с теми, кто очутился внутри пузыря, наполненного дымом? Подвергаются ли исчезнувшие люди некоей деформации, после которой продолжают свое существование в ином качестве, или же, растворяясь, делаются частью того коллективного сознания, которое управляло волосатыми карликами?
Все это станет мне известно через несколько дней. Может быть, даже нынешней ночью. Я не буду закрывать окно.
Зов издалека
Существуют люди, и их немало, которые повсюду – и в трещинах на потолке, и в плывущих облаках, и в абстрактных узорах на обоях – усматривают какие-то загадочные фигуры, человеческие и звериные силуэты, а иногда даже и лица близких. Имелся среди моих знакомых один подобный человек. Как-то раз, случайно опрокинув на стол стакан с вином и выплеснув изрядную его долю, он внезапно разрыдался. Это вызвало всеобщее удивление; официант тотчас подбежал, чтобы вытереть «лужу» (как он выразился), и предложил налить новую порцию вина за счет заведения. Но от этого мой сосед стал еще более безутешен, слезы текли из его покрасневших глаз, он заикался – и решительно ничего не мог объяснить. Только через день, когда ситуация более-менее отошла в прошлое, он признался мне, что приметил в пятне разлитого вина чрезвычайно близкий к натуре силуэт своей год назад умершей жены. Это и вызвало у него такой приступ отчаяния, однако рассказать о подобном он мог лишь немногим – большинство просто не понимает столь необычных особенностей человеческого зрения.
В те времена и я относился к таким вещам без особого понимания. Сочувствие – да, это я испытывал и даже готов был выслушать любое самое невероятное объяснение происходящего. В конце концов, каждый из нас по-своему переживает свалившиеся на него несчастья.
Что ж, спустя недолгое время на меня буквально рухнула кара за мое безразличие к чужим особенностям, и она оказалась гораздо более тяжелой, нежели те, что испытывают люди, способные увидеть силуэт погибшей жены в лужице разлитого вина.
Мой разум захватили вовсе не картины. Это были звуки.
Не помню в точности, с чего всё началось. Может быть, дело заключалось в той бессонной ночи, которую я так приятно и весело провел с друзьями в Ньюпорте. В числе собравшихся имелись также две дамы, которые почти непрерывно что-то пели, а в перерывах между песнями поднимали бокалы и угощались мелко нарезанными фруктами. Обе они напоминали каких-то небольших зверьков, грызунов, каких я любил в детстве рассматривать на картинках, когда забирался в библиотеку моего ныне покойного отца.
После бессонной ночи я ехал в поезде, возвращаясь домой, в Норт-Кингстаун. Я привалился головой к окну и в полудреме слушал, как стучат колеса вагона. Прошло несколько минут, прежде чем я отчетливо расслышал звонкий голос: «Нью-порт! Нью-порт!» Несомненно, это «произносили» колеса…
Услышанное показалось мне лишь забавным, но не более того, и я начал повторять вслед за стучащими колесами: «Ньюпорт!.. Ньюпорт!..» Так мы и двигались мимо полей и поселков, пока я не прибыл домой и не забыл об этом странном, если вдуматься, происшествии.
Но несколько позднее я вынужден был о нем вспомнить…
Это произошло приблизительно через полгода, когда по делам нашей торговой компании мне пришлось отправиться в Египет и задержаться там на несколько месяцев. Сама поездка оказалась для меня до крайности утомительной, жара словно пыталась уничтожить меня, а люди, окружавшие нас, выглядели странно и порой производили такое впечатление, словно принадлежали к нечисти, а не к обычному роду людскому. Всякий раз, когда мне подносили еду в ресторане, я приступал к трапезе с ощущением, что следствием ее непременно станет смерть от отравления. И всякий раз, обнаружив себя оставшимся в живых, я испытывал совершенно искреннее удивление. Такое сложно объяснить – яд совершенно определенно ощущался буквально в каждом глотке, в каждом куске хлебной лепешки, в каждом зажаренном куске мяса. Я даже не мог понять, что за мясо нам подают и не принадлежит ли оно какому-то убитому местными жителями чудовищу. Несколько раз я испытывал полную уверенность в том, что преподносимое нам блюдо создано из мертвых тел каких-то странных существ, прилетевших на Землю тысячи, если не миллионы лет назад, – возможно, в те времена они служили пищей невероятным инопланетянам, облик которых превосходит всякое человеческое представление.