Звали его Коди Дуглас. Мы были знакомы еще с детских лет и, полагаю, дружны – хотя сейчас в своей способности по-настоящему дружить с людьми я уже начал сомневаться. Это было странное ощущение: ведь сам я, по крайней мере внешне, оставался таким же человеком. Так что же отталкивало меня от подобных мне существ и заставляло смотреть на них как будто с невероятно далекого расстояния – или же из невероятно давно прошедшего времени? Я старался думать о том, что это всего лишь психическое отклонение, порожденное болезнью, перенесенной в Египте (возможно, от некачественного питания)… Но в глубине души я продолжал понимать, что это совершенно не так.
– Добрый вечер, Дуглас, – сказал я как можно более приветливым тоном. – Рад тебя видеть.
Он глянул на меня исподлобья, как будто сомневался в том, что я действительно испытываю радость. В принципе, отчасти он не ошибался – но с другой стороны, отчасти я и в самом деле был рад его приходу.
– Что ж, – лаконично молвил Дуглас. Он уселся в кресло, где и раньше сиживал, когда в былые времена навещал меня, и вынул из кармана бутылку. – Как поживаешь? Давно тебя не видели. Все дома сидишь, книги читаешь?
– Можно и так сказать, – ответил я, вынимая из буфета старые бокалы, также хорошо знакомые Дугласу.
Он быстро открыл бутылку и налил вино, но ни он, ни я не спешили выпить. Внешне все выглядело как в былые времена: двое старых друзей в обычной комнате, вино в стаканах и безопасная ночь за окном… Но на самом деле обстановка между нами становилась все более напряженной. Выдавив несколько ничего не значащих фраз, мы оба замолчали.
Наконец Дуглас не выдержал:
– Что с тобой происходит, Энтони? Ты действительно чем-то болен?
Я поморщился. Вопрос был таким обыденным, таким примитивным – особенно учитывая, что ответ на него не мог быть ни обыденным, ни примитивным: мое состояние, как и все, что охватывало меня с каждым днем все сильнее, не поддавалось обычному человеческому пониманию.
– Я и болен, и не болен, – выдавил я из себя в конце концов.
Дуглас нахмурился.
– Что ты имеешь в виду? Может быть, я примитивное существо. Я не спорю, Энтони, не спорю. Я никогда не претендовал на то, чтобы считаться умником, ты ведь помнишь, какой я был в детстве. С тех пор я не слишком сильно изменился…
Он замолчал.
– В отличие от меня, – закончил я недоговоренную им фразу. – Да, Дуглас, ты прав. – Я вдруг вспомнил, что Дугласом звал его всегда, свое имя «Коди», данное ему дедушкой из каких-то особенных семейных соображений, которых сейчас не вспомню, он не любил с детства. Странно, что на какое-то время я забыл даже об этом. – Со мной что-то происходит, Дуглас! – вырвалось у меня. Мне почудилось, что я как будто одолел чью-то силу, жившую внутри меня и запрещавшую мне разговаривать искренне, рассказывать человеку – существу низшего происхождения – о том, что происходит со мной, что в прямом смысле слова грызет меня изнутри.
Дуглас мгновенно понял это, и лицо его сделалось сочувственным.
– Стало быть, о тебе говорят правду.
Я даже не стал уточнять, кто обо мне говорит и какую правду Дуглас имеет в виду. Приблизительно я догадывался об этом – как и о том, что люди, обсуждавшие случившиеся со мной изменения, в сущности были правы.
Я просто кивнул и отпил немного вина. Дуглас тотчас опрокинул в себя половину стакана. Милый Дуглас, подумал я – так, словно был старше его не на одну тысячу лет.
– Ты веришь в потусторонние силы? – спросил я. «Потусторонние силы» – это было наиболее понятное таким, как мой друг, определение для того, что со мной происходило. На самом деле в человеческом языке для этого не существует названия.
– Ну… – протянул Дуглас, отличавшийся полнейшим материальным взглядом на жизнь и события. – Если это объясняет твою болезнь… Вообще мы считали, что ты там отравился, в этом Египте, но тебя спасли, и это большая радость. Хотя какие-то психологические последствия, естественно, могли остаться. И все же, Энтони, уже столько времени прошло… Пора бы, в общем, возвращаться в наш мир и начинать нормальную жизнь.