– Слишком мелкие каналы, – качает он головой. – Ненадёжно, и кровяное давление может вытолкнуть тампон… Больше идей нет?
Я пристыженно качаю головой.
– Нет, значит… Что ж, даже в такой тонкой работе нам может помочь природа. – Он достаёт что-то шпателем из небольшой стальной банки и показывает мне матовые переливы на краешке стальной лопатки. – Это воск. Обычный пчелиный воск. Люди прошлого тоже были не дураки и ещё в Средние века использовали его для гемостаза[6].
Я зачарованно наблюдаю, как кровотечение останавливается, словно по волшебству: воск закрывает собой острый край, и он становится белым и ровным. Будто уже зажил. Кажется невероятным, что даже такие сложные проблемы решаются такими простыми способами.
– Смотри внимательно. В следующий раз это сделаешь ты, – улыбается доктор.
И я опять не решаюсь ничего спросить.
Меня почти каждую ночь посещает мысль рискнуть и снова спуститься на первый этаж. Там есть такие, как я… А какие они? Насколько мы похожи? Но если я это сделаю так скоро, меня непременно поймают, вначале надо усыпить бдительность.
Так проходят дни за днями. Уже разгорается лето, и двор за окном снова утопает в буйной зелени. Колени Николая сдают всё больше, и привычные дела теперь занимают у него уйму времени. Он охает от боли, глаза его влажно поблёскивают каждый раз, как он наклоняется выжать тряпку над ведром. В плохие дни, когда меняется погода, он старается совсем не двигаться и почти плачет, будто каждый шаг причиняет ему нестерпимые страдания. Я всё чаще вызываюсь помыть полы в коридоре, заправляю постель – лишь бы он меньше мучился. Николай уже даже не злится на меня, будто у него и на это нет сил.
Почему-то он не просит помощи, хотя доктору наверняка ничего не стоит его вылечить. Нет, при нём старик вовсе старается ничем не выдать своей болезни, будто не хочет его огорчать или навешивать лишние заботы. И мне от этого очень грустно. В самом деле, уж лучше бы он дальше на меня бухтел.
Так что я дожидаюсь момента, когда мы останемся с доктором наедине, и тихонько мямлю свою просьбу.
– А что с ним? – Доктор отрывается от микроскопа.
– У него очень болят ноги, мне кажется, у него проблемы с коленными суставами. Наверное, артрит… Хотя нет! – поспешно исправляюсь я. – Скорее артроз.
Доктор задумчиво смотрит на меня, немного хмурится.
– Он почему-то не хочет просить у вас помощи, наверное, стесняется, поэтому, ну… поэтому я прошу за него. – Я опускаю взгляд и скромно вожу носком туфли по полу.
– Я уже много раз ему помогал, – прохладно говорит доктор. – И у меня нет нужных протезов.
– Пожалуйста! Он очень страдает. Я знаю, что вы можете вообще всё! – отчаянно выкрикиваю я.
Какое-то время он молчит, но потом кивает:
– Что ж, если об этом просишь ты, я что-нибудь придумаю.
На следующий день я осторожно подглядываю в дверную щель палаты, как доктор ловит Николая в коридоре. Они недолго переговариваются, старик отнекивается, пока наконец доктор мягко, но настойчиво не уводит его в операционную. Потом я Николая совсем не вижу, около недели он где-то пропадает. С одной стороны, это хорошо, потому что доктор сам за мной ухаживает, мы много говорим, и он ставит инъекции совсем не больно – у него лёгкая рука. Но с другой стороны, я волнуюсь за Николая, хотя доктор уже кучу раз уверил меня, что его здоровье не под угрозой. Несмотря на всё стариковское ворчание и дурной характер, без него как-то пусто. Он со мной с первого дня моей жизни, всегда был рядом, следил за мной, многому научил. А теперь его вдруг нет, и тревожная мысль раз за разом мелькает в голове: он на самом деле не всегда будет со мной. Потому что нет в мире ничего постоянного.
Но старик возвращается, и это происходит внезапно: просто одним утром я просыпаюсь от стука костылей и вскакиваю, смотря, как он настырно и грозно ковыляет ко мне. Я невольно улыбаюсь его смятому лицу. Он колотит палкой по железной кроватной ноге, мерзким звуком выгоняя меня из постели. И жизнь возвращается в привычное русло с той небольшой разницей, что Николай чуть медленнее ходит и пользуется опорой. Как-то я нечаянно подглядываю, как он меняет повязки: штанины закатаны до бедра, пятка лежит на стуле на подушке, и я вижу не только свежие шрамы на коленях. Николай и сам весь как будто перешитый, и вдруг приходит в голову догадка: а что, если он тоже один из «экспериментов»? Быть может, просто менее удачных, чем я?