Счастливого дня пробуждения

Глава 5

Из-за лекарств старик стал сонным и вялым; теперь он уходит спать раньше, отправляя в кровать и меня, – даже ещё стемнеть не успевает. Кажется, настал тот самый правильный момент, когда можно снова рискнуть.

Всё складывается даже удачнее, чем в прошлую вылазку: Николай спит как убитый, а меня из-за режима даже под снотворными не так сильно шатает. Я спускаюсь на нижний этаж, толкаю тяжёлую дверь. В конце коридора в проёме горит свет, и я иду на него, словно влекомый любопытством мотылёк. Я заглядываю внутрь: на бельевых верёвках сушатся рубашки и простыни, и за ними Мария вываривает что-то в большом чане, пахнет сырым хлопком, щёлочью и ещё чем-то едким. От посудины поднимается столп густого пара, и воздух здесь очень непривычный: такой влажный, горячий и насыщенный, что его хочется выкашлять. Погружённая в свои мысли женщина оборачивается и вдруг натыкается на меня.

– Ох, боже! – пугается она, совсем как в первый раз, на секунду прикрывая глаза и хватаясь за грудь. – Это ты!.. Опять сбегаешь?

Я неловко киваю, осматриваясь. Подхожу к чану и осторожно заглядываю внутрь, стараясь не задеть его: знаю, что к горячему лучше не прикасаться. Смешно, там в кипящей воде плавают какие-то вещи: халаты, платки, носки, совсем как еда на всяких кулинарных картинках.

– А зачем вы варите суп из вещей? – удивляюсь я.

Мария заходится в живом искристом смехе, похожем на переливчатый звон мензурок:

– Это не суп, глупышка! Я вывариваю бельё, чтобы его отбелить.

– А как это работает?

– Засыпаешь соду, добавляешь немного уксуса и кипятишь с вещами. И всё само отбеливается, – поясняет она и снова принимается помешивать варево длинной деревянной палкой.

– Ничего себе! А как это? Из-за углекислого газа? – загораюсь я, припоминая уроки химии.

– Понятия не имею. Главное, что работает. – Мария машет рукой. – А что случилось? Чего опять прибегаешь?

– Ну… – я неловко начинаю мять подол свитера в руках, – мне хочется посмотреть на других таких, как я. И… почему их держат здесь, а меня там?

– Думаю, это не нашего ума дело, – сдержанно и грустно качает головой Мария.

– Да? – печалюсь я. – А ещё… Ещё мне надо признаться кое в чём. – Я чувствую, как становится жарко, не от горячего пара, а от стыда. – Мне на самом деле нельзя есть. И нельзя пить молоко! Это было враньё. Простите меня, пожалуйста! – Я почти хнычу, и слёзы готовы сами хлынуть ручьями. – Мне не хотелось врать, мне просто было очень интересно! Правда!

– Ой да что ты, лапушка! – смеётся в ответ она, вдруг прижимая меня к себе, и я чувствую её мягкое, нагретое паром тело, так непохожее на всё, чего мне прежде доводилось касаться. Такое живое. – Ничего страшного, не кори себя! Лишь бы тебе плохо от молока не стало, а остальное неважно! – И треплет меня по волосам.

Меня… меня не поругали? Так бывает?

– А ты что же, так и будешь ключи у бедного Николая воровать? – спрашивает она, возвращаясь к делу и заталкивая на дно всплывающие пузыри простыней.

Действительно, это совсем-совсем неправильно. Видимо, если ложь ещё можно оправдать, то воровство уже нет?

– Если в этот раз повезло, то может не повезти в следующий, – задумчиво продолжает она. – И… есть у меня одна идея. Знаешь, почему я тогда по двору пробегала? Я свою связку ключей потеряла, и пришлось через открытые двери бежать, чтобы попасть в постирочную. Думала, никто не заметит, пока ключи не найду. Заметили. Ох и нехороший же был разговор! – припоминает она. – Весь день проискала и не нашла. Пришлось ездить в город, новые заказывать. А потом уже как новая связка была готова, я свои старые ключи откопала. В прямом смысле – они в корзину с бельём завалились, вот и не нашла! Но я об этом никому не сказала. Я это всё к чему: если уж ты так сюда бегать и продолжишь, то лучше у бедного Николая не воруй. Возьми мою старую связку, – предлагает женщина каким-то странным, плоским тоном.