– Давай так, я и правда не настоящий врач.
– А кто тогда?
Он, похоже, чувствует мой насмешливый тон, но продолжает серьёзно:
– Больше учёный. Я задаю вопросы, а не жалею. И тебе советую. Ну же, не убивайся ты так по этой развалине! – Он мимолётно хлопает меня по плечу.
– Жалеть иногда тоже полезно, – ворчу я под нос.
– Ну, знаешь ли! Есть вообще такая вещь, как биоэтика…
– И вы ей, конечно, не следуете. – Я отворачиваюсь.
– Да почему же? С этой точки зрения я ничего запрещённого не делаю, мои подопытные – даже не живые существа. Тогда уж бактерии имеют больше прав на уважение свободы личности!
По словам доктора, до пункта назначения примерно дня два езды. Мимо плывут рощи, убранные поля, похожие на бритые головы, холмы, кособокие деревеньки. Порой мы въезжаем в будто игрушечные городишки: ритмично скачут однотонные коробки домов, над крышами маячат тёмные старые часовни. Катафалк виляет по узким бугристым мостовым, и от тряски все внутренности перемешиваются под грохот приборов и ящиков в багажнике. Весь первый день моросит, отчего воздух словно напоён плотным туманом. Он оттеняет конусы ярко-жёлтого света фар; кажется, что в нём можно увязнуть, как в неньютоновской жидкости. Из сырого марева навстречу выныривают машины и вмиг скрываются позади, как летучие рыбы над водой.
Доктор порой коротко рассказывает что-нибудь про архитектуру или правила дорожного движения. Правда, от всего этого мои познания и опыт бесконечно далеки, и после той аварии к автомобилям я вообще тёплых чувств не питаю. Когда мы останавливаемся на дозаправку, под навесами придорожных магазинчиков и бензоколонок я вижу стайки мокрых чёрных силуэтов. Распахиваются блестящие от влаги зонтики, шумят голоса. Однако ко второй половине дня погода налаживается, даже жарко становится от припекающего крышу солнца.
Никогда прежде мне не доводилось ощущать, насколько же огромен мир. Нет, конечно, мне было известно, что для того, чтобы пройти Землю по экватору, пришлось бы идти без отдыха по океаническому дну примерно триста шестьдесят два дня и ещё несколько часов при средней скорости в четыре целых и шесть десятых километра в час. Это много – легко округляется до года. Но это было номинальное, ничего не значащее знание, которое не значило ничего лишь потому, что мне сравнить было не с чем. А теперь передо мной расстилаются бесконечные ленты магистралей, пути пересекают перекрёстки, петляют дороги и тянутся трассы, и конца и края им не видно. И если это всё крошечная часть земного шара, то насколько же он на самом деле велик? И подумать страшно. Но это приятный страх, не такой, каким были пропитаны подвал и морозильная камера, а такой, что озаряет всё мерцанием предвкушения.
Вечереет. Тьма сгущается, контуры становятся мягче, будто растворяются в зернистых сумерках. Вдоль шоссе зажигаются морковные фонари – мы сейчас на подъезде к какому-то провинциальному городу, отсюда уже виднеются его невысокие шиферные кровли.
– Надо где-то остановиться, – скорее сам себе бормочет доктор, съезжая на обочину и вытягивая из кармана дверцы новенький глянцевый путеводитель. – Ну, – цыкает он, зарываясь в страницы, – к заходу успеем.
В салоне загорается робкий золотистый свет потолочной лампочки. Я с непривычки жмурюсь, сквозь веки просвечивает капиллярная сетка.
– А ну-ка повернись, – просит доктор и тянется к бардачку; на его ладонь падает серебристая баночка с изображением театральной маски.
Внутри что-то вроде розового воска или крема – очаровательного цветочного оттенка. Я морщусь и смеюсь, когда щекотная губка проходится мелкими шажками по моему лицу, и даже, кажется, на ресницы налипает краска, отчего перед глазами будто летают светлые мушки. Не могу отделаться от ощущения, что меня жирно смазали маслом, а сверху налипли невидимые волосы – всё время хочется их сдуть.
– Вот так. – Доктор оглядывает меня. – Не бог весть что, но всё же…
– А это зачем? – Я привстаю и заглядываю в зеркало заднего вида, откуда на меня в лёгком недоумении смотрит совсем незнакомый человек – до того непривычно розовый, что кажется варёным. Я даже на секунду пугаюсь.
– Это грим. Чтобы к нам не было лишних вопросов, – коротко поясняет доктор и жестом велит выйти из машины.
Весенняя сизая прохлада обдувает уши, скрипит под подошвами сырая от череды заморозок и оттепелей земля. Доктор подходит ко мне, поправляет берет и шарф, чтобы скрыть непромазанные участки кожи, а я поверх его порхающего надо мной рукава всё оглядываюсь на иноземный пейзаж кафешки на той стороне улицы: похожие на комаров тонконогие столики, гул бесед, облитые сахаром бока булочек на крошечных тарелках. Даже через дорогу доносится густой, сладкий запах выпечки и кофе. Из дверей выпархивает рыжая женщина; она смеётся, её длинные серьги звенят от блеска. Широкая жемчужная улыбка вторит ряду таких же жемчужных бус.