Медленный фокстрот

Я глубоко вдохнул.

– Я запутался. Мне казалось, что я все делаю правильно, что в моей жизни есть смысл, цель. А теперь чувствую себя полным идиотом.

Я смотрел на маму Лаймы. Она молча ждала, что я скажу дальше.

– Я словно забыл, зачем поехал в Москву, – продолжил я и отвел взгляд на кран над раковиной. Тот кривовато установлен. – Не знаю, как все так закрутилось. Я же для чего хотел стать чемпионом – я Лайме пообещал, что не сдамся. Она же так хотела, чтобы первенство досталось нам. Мне, раз она не может больше танцевать, но за нас обоих. И я выигрывал его ради нас. Я думал, это будет наша общая победа. Но почему тогда сейчас победитель я один? Почему она не разделяет эту победу вместе со мной? Еще и Москва эта… Я только здесь понял, как суматошно и на бегу жил там. А зачем? Для чего?

Я замолчал. Тогда заговорила тетя Вера:

– Дань, Лаймик, конечно, очень рада за тебя. Просто как она может считать твою победу своей, если ты танцевал с другой партнершей? А еще, знаешь, если уж совсем откровенно, вы же почти не общались последнее время. Я думаю, Лайма решила, что ты просто ее забываешь… У тебя так изменилась жизнь. Другой город, да и какой – столица! Другие люди… Но, поверь мне, Лаймик смотрела все твои выступления, читала о тебе в новостях. И когда вы с этой девочкой – Кристиной же, да? – взяли первое место на чемпионате мира, она была счастлива. Ты ведь ей как брат.

Она осеклась, заметив, как я сжал зубы. Тогда я посмотрел на нее и выговорил честно, не пытаясь выкрутиться и преподнести себя лучше, чем есть:

– Я ее поцеловал вчера. Пришел вечером к ней после тренировки и поцеловал. А она на меня разозлилась, выгнала и теперь не берет трубку и не отвечает на сообщения. Я попытался с ней сегодня поговорить, но только по роже получил.

Глаза тети Веры округлились. В какой-то момент мне показалось, что меня и отсюда выгонят, больше не будут отвечать на звонки и тоже влепят оплеуху. Но тетя Вера лишь промолвила:

– У тебя ведь невеста, Даня…

Я почувствовал себя так, словно облился чаем, к которому даже не прикоснулся.

– И теперь я не могу находиться с ней в одной комнате, – произнес я. – Не могу ей врать, но и правду сказать тоже не могу.

– Ничего ей не говори, – решительно сказала тетя Вера. – Бери невесту в охапку, сажай на первый поезд до Москвы, и пусть за всю вашу жизнь воспоминание об одном случайном поцелуе будет самой страшной тайной, которую ты от нее скроешь.

Какое-то время мы молчали. Я переваривал то, к чему был совсем не готов, ведь ждал от тети Веры чего угодно, но почему-то не этого. Она же ждала хоть какой-то моей реакции.

– Не поеду, – наконец сказал я. – Пока не выясню, что происходит, не поеду.

– Что ты собрался выяснять? – спросила тетя Вера.

– Почему меня так тянет к Лайме?

– Вы все детство провели вместе. Какая-то связь между вами осталась. Это нормально.

Я хорошо знал тетю Веру – на интуитивном уровне чувствовал, что она не просто так рассуждает таким образом. Было бы логичнее, скажи она что-то в духе: «Данечка! Как я рада, что ты созрел! Я всегда знала, что вы с Лаймиком будете вместе».

Тетя Вера любила меня. Любила как сына – кто лучше детей чувствует, когда их любят, а когда нет?