Никогда бы не подумал, что Лайма такая трусиха. Битый час уговаривал ее отпустить бортик и попытаться проехать на коньках хотя бы чуть-чуть, но она мертвой хваткой за него держалась и начинала паниковать, стоило ей почувствовать хоть небольшое скольжение.
– Нет, Дань, я не могу. Я упаду на лед и что-нибудь себе сломаю! А у нас соревнования через месяц!
– Да никуда ты не упадешь. – Господи! Зачем я вообще вытащил ее на этот дурацкий каток? – Просто убери руку с бортика, оттолкнись и катись ко мне. Я тебя тут поймаю.
Лайма упрямо замотала головой. Она продолжала держаться за бортик, как за спасательный круг.
Ну как так – дожить до четырнадцати лет и не научиться кататься на коньках?!
Я поглубже вдохнул и выдохнул. Мы друзья, напомнил я себе. Мы друзья.
– Так, Лайм, посмотри на меня, – сказал я и раскрыл руки. – Посмотри на меня.
Лайма наконец оторвалась от созерцания льда у себя перед ногами и подняла глаза.
– Отлично, – кивнул я. – Теперь оторвись от бортика и попробуй просто немного постоять на коньках.
Лайма разжала пальцы, приподняла ладонь на пару сантиметров от бортика, но тут нога у нее заскользила, и она снова схватилась за свою спасительную стенку.
– Так ты не научишься, – выдохнул я.
– Ну и ладно! Зачем мне вообще нужны эти коньки?!
Она топнула ногой, забыв, что стоит на льду, и в этот раз даже бортик ей не помог. Неуправляемые в ярости ноги разъехались, и Лайма грохнулась на лед.
Я тут же подкатил к ней.
– Жива?
– Жива, – шмыгнув носом, ответила она.
– Так, стоп, – сказал я. – Давай только без слез.
– Никто и не плачет! – закричала она.
Началось.
Лайма не умеет проигрывать. И не терпит, когда у нее что-то не получается. И бояться не умеет – если она начинает бояться, то сразу грызет себя за то, что такая трусиха.