Я перекинул ее руку через свою шею и вместе с ней подкатился к бортику.
– Держись, – велел я. – И за меня тоже.
И чувствовал себя последним идиотом. Она же не хотела идти на этот чертов каток – зачем тянул? Говорила же, что нога, а я как всегда…
– Вроде отпускает, – сказала она.
– Поехали к выходу.
– А ты накатался?
– Кажется, на всю жизнь.
Лайма засмеялась, а у меня в груди сердце стянуло жгутом.
– Прости меня, – сказал я. – Только недавно прощения просил, и вот опять…
– Все хорошо, – улыбнулась Лайма. – Правда. Не вини себя. Мне было весело.
Мы сдали коньки, переобулись и не спеша побрели вдоль по улице. Я взял Лайму за руку – так спокойнее.
– Куда дальше пойдем? – спросила она. – Я так понимаю, нам остались лыжи, а потом бежать кросс? Или есть еще какие-нибудь развлечения, где я могу феерично грохнуться?
– Я же попросил прощения, – напомнил я, чувствуя, как горят уши.
Когда я в детстве шалил, отец выкручивал мне их. Но Лайма только засмеялась.
– Я не злюсь, Дань, – сказала она то, что я и сам уже понял. – Я давно научилась падать. Это не больно и не страшно.
У меня сжалось сердце, словно рука, такая же сильная, как у моего отца, в этот раз скрутила его, а не ухо.
– Хочу, чтобы ты больше никогда не падала, – прошептал я.
Лайма ничего не сказала, только ее рука на миг крепче сжала мое предплечье.
– Так хочется скорее показать тебе Москву, – сказал я. – В Новый год она просто сказочно красива. Центр весь горит, светится, переливается.
– С чего ты взял, что я поеду с тобой в Москву? – спросила Лайма.