Осколки грёз

– Я, конечно, был в курсе, что все художники больные на голову, но теперь точно в этом убедился. Если выставка завлечет известных личностей, то поверь, тебе просто некуда будет деться. Ты станешь звездой, и тебя будут ждать уже совсем другие правила. Подумай об этом.

– Непременно, если в моем плотном графике найдется свободная минутка для подобных размышлений.

– Ты недооцениваешь свои возможности и постоянно топчешься на одном и том же месте. Тебе определенно нужно расслабиться. Бар? Джакузи? Можем позвать девчонок. Видел бы ты, какие недавно к нам пришли менеджеры! – Генри с противной животной ухмылкой уставился на меня, специально сделав акцент на последнем сказанном предложении.

– Пожалуй, я откажусь.

– Ты просто невыносим. Кажется, у меня начинается непереносимость твоего окружения, поэтому оставлю тебя одного. – Генри подхватил папку с договором и растворился за пределами кабинета.

К горлу мгновенно подступила тошнота. Прошло столько времени, а я все еще продолжал жить двумя жизнями, и ни одна из них мне не подходила. Как же я хотел убраться к чертям из этого места: оставить позади кучи написанных картин и славу, которая так или иначе принадлежала неизвестному М. Фриду. Все вокруг было таким же ненастоящим, отчего я еще больше стал ненавидеть свою одержимость живописью.

Я ненавидел бесконечные дни напролет в подсобках мастерских. Постоянные переезды из-за торгов картин. Необходимость вечно скрывать личность, которую так и не смог подавить. У меня было много поклонников, достаточно эфемерная известность. Я нравился всем. Всем, но только не самому себе.

Легкие до изнеможения забились от едкого запаха краски. Я подошел ближе к панорамному окну, чтобы ухватиться за свежий цветочный воздух, проникающий в студию. Изредка заглядываясь на город с высоты птичьего полета, я понимал, что это место никогда не станет моим, тем, к которому стремилось сердце. Сан-Хосе был мирным уголком для моей неспокойной борющейся души, но не тем, что я мог поистине назвать домом. Однако ему пришлось им стать. Это место, расположенное в самом центре города на Ист-Санта-Клара, не дарило мне тепла и уюта.

Огромное здание, представляющее собой десятиэтажную башню, сделанную под стать ротонды из прочного стекла, походило на чертов дворец с множеством офисов для художественных деятелей разных направлений. Генри выделил мне квартиру с пятью комнатами на самом последнем ярусе, граничащем с крышей. Встроенная лестница вела на второй этаж к рабочему кабинету.

Я не понимал, к чему нужна была такая роскошь и огромные траты на содержание простого художника, пока на одном из публичных торгов меня чуть не выкупила компания «Витрум-Корадос», вечно соревнующаяся с «Велесарт». Даже заключенный кровью договор пугал тем, что я смогу переключиться на другое более выгодное предложение, поэтому, почувствовав нарастающую конкуренцию, меня обеспечили всем необходимым и бесполезным. Казалось, что я был заключенной под арест марионеткой, которую просто дергали за невидимые нити, подчиняя себе. Скоро все это должно было закончиться. Мне столько пришлось работать над этим проектом, что он попросту не мог провалиться.

Я прошелся по всей мастерской, рассматривая дорогущие принадлежности для рисования, начиная от холстов, заканчивая обыкновенными клячками. Несколько мольбертов в углу продолжали покрываться удушливой пылью. Картины. Их было так много, что порой все изображенные на них эскизы повсюду мне мерещились.

Среди всего хлама, на самом краю стола, я разглядел книгу. Прижав ее к самому сердцу, я направился в свой кабинет.

Звук скрипящей двери отдался неприятным звоном в ушах. Эта комната была чуть ли не в два раза больше пространства, где я рисовал. Кресла, обтянутые дорогой кожей, последней модели ноутбук, книжный шкаф неаполитанских размеров, закрытый ширмой переговорный зал – все это отныне стало моей рутиной, от которой я был очень далек. На матовом столе черного полупрозрачного цвета ярким пятном выделялась кредитная карта, на банковском счету которой лежало не меньше трех с половиной миллионов. Мне было совершенно плевать на все заработанные до цента деньги, под которые был даже выделен сейф, спрятанный глубоко в стене шкафа-купе. Эти деньги не приносили простого человеческого удовлетворения и какой-то пользы. Кроме одной. Я наконец-то был готов совершить задуманное, то, к чему шел все эти годы вдали от дома и Эмили.

Эмили.

Я чертовски скучал по ней. Сегодня это ощущалось больше обычного. Больше, чем за все время моего долгого отсутствия. Я вычеркнул Лилу из своей жизни, ни разу так и не попытавшись действительно найти ее. Один-единственный раз я вздрогнул, когда увидел глаза цвета весны всего в паре ярдов от себя. Но даже эта дорога передо мной мгновенно закрылась, когда Хизер ясно дала понять, что так будет лучше для нас обоих. Отчасти она была права. Подруга оставалась рядом с ней, в то время как я оборвал с ней все нити, когда-то нас связывающие. Тогда это казалось правильным решением. Однако боль так и не утихла. Она продолжала гнить где-то внутри, выворачивая все наизнанку. Я терял Эмили в своем прошлом, затягивая ее глубоко в бездну, из которой так отчаянно когда-то хотел выкарабкаться.

Медленно опустившись на диван, я посмотрел в потолок, пытаясь развеять перед собой возникшую пелену воспоминаний.

Мне казалось, что с течением этой вечности все мои чувства к этой девушке закроются на тысячи замков, станут прахом, который развеет ветер, разделяющий нас на тысячи миль. Как же я сильно ошибался! У меня были толпы поклонниц, мечтающих стать моими натурщицами, но в каждой из них я не находил и доли того, что видел в Эмили. Чувствовал только к ней.

Я притянул к себе лежащую рядом книгу, повторив те же самые механические движения, которые проделывал на протяжении каждого вечера после глупого расставания. Шелест страниц заставлял меня погружаться в тот злополучный день. Сборник стихотворений – все, что осталось у меня от Эмили. Я ничего не знал о ней: где она жила и училась, нашла ли она друзей, продолжала ли писать дальше или вовсе забросила. Сумела ли она в одиночку выбраться из той пучины, в которую я ее загнал? Порой меня накрывало дикое желание все бросить и сесть на первый попавшийся самолет, но я останавливался. Чувство страха предстоящей встречи сводило с ума. Я не мог ничего ей дать, кроме новой порции сомнения. Бороться с этой невыносимой тягой было крайне тяжело.

Теперь я был уверен, что готов приехать в Нью-Йорк и все исправить. Всякие попытки наравне с надеждой я похоронил задолго до этого, но случайно подвернувшийся случай должен был поставить окончательную точку вместо потерянной запятой.

Почему я до последнего надеялся на то, что все изменится, если мне посчастливится увидеть Эмили? Разве разрушенные осколки смогут воссоединиться заново?