Моего ангела-спасителя звали… ну, скажем – Абелией; она спасла меня, а вскоре бальзам оказал свое действие, и по прошествии непродолжительного времени я вернулся к товарищам, чтобы продолжить поход. Но Абелию я, само собой, не забыл, – и вот, в Иерусалиме опять встретил её! Мы разговорились; моей благодарности не было предела, а Абелия скромно преуменьшала свою бескорыстную доброту; глаза же моей милой самаритянки излучали такую ласку и тепло, что душа согревалась под её взглядом. О, это был не коварный и лживый взор Ребекки, чьи небесно-голубые очи изображали фальшивую наивность, – нет, мягкий взгляд Абелии был полон неподдельной кротостью! Мог ли я устоять, святой отец?..
Абелия была прекрасна; её красота была не броской, но глубоко трогающей сердце. Прямые волосы, коротко остриженные теперь, светло-серые глаза, тонкие черты лица и прозрачная нежная кожа вряд ли прельстили бы любителя яркого женского обаяния, но не могли оставить равнодушным человека с деликатными чувствами. Её краса напоминала мне пейзажи моей родины, такие же непритязательные, однако трогательные своей светлой печалью и навсегда остающиеся в памяти.
Я стал искать новых встреч с моей милой Абелией; она ухаживала тогда за ранеными в госпитале, созданном в Иерусалиме, вернее, воссозданным нашими благочестивыми рыцарями. Женщинам был воспрещён вход в госпиталь, но для монашек в первое время сделали исключение, поскольку не хватало рук, а Абелию все принимали за монашку. Я присоединился к тем, кто по доброй воле решил заняться этим богоугодным делом, и таким образом, мог видеться с Абелией каждый день. Я не ходил за увечными, я помогал обустраивать госпиталь, однако каюсь, святой отец, я был движим не состраданием, обязательным для истинного христианина, и не желанием помочь слабым, но любовным влечением. В свое оправдание скажу, что через непродолжительное время я обнаружил в себе подлинное желание служить увечным и больным, более того, получил от этого занятия душевное удовольствие, которое было несравнимо с другими удовольствиями, вызванными потребностями тела.
Одним словом, если бы меня привела в госпиталь не земная любовь, а небесная, и если бы я не отдал земной любви богатую дань, наравне и даже большую, чем небесной, то мой поступок, безусловно, зачёлся бы мне на Страшном суде во искупление хотя бы части моих грехов.
– А как вы полагаете, святой отец, могут ли низменные мотивы вызвать высокие поступки? – спросил вдруг Робер, наклонив голову к монаху.
Фредегариус вздрогнул и провёл рукой по лицу, отгоняя дремоту.
– Низменные мотивы? – повторил он. – Могут. Сила Бога такова, что он даже злых людей заставляет творить добро. Хорошо, когда к Нему приходят в чистоте и с чистыми помыслами, но Он не отвергает и тех, кто ещё не очистился от скверны. В своей великой милости Он и им дает возможность участия в благих делах Его.
– Значит, и в нечистом сосуде может быть Божья благодать? – сказал Робер.
– Я этого не говорил, – возразил Фредегариус. – Я лишь сказал, что Бог милостив ко всем своим детям и никого не отталкивает от себя.
– Вы меня утешили, потому что я отношусь как раз к испорченным детям Божьим, но не закоренелым в своей испорченности, – произнёс Робер с мягкой улыбкой. – Повторяю, я всегда стремился к Господу и хотел быть Его достойным слугой, но часто грехи одолевали меня; вслед за святым Августином, я могу сказать о себе, что душа моя парила в небесах, а тело пребывало во прахе. Так было и в истории с Абелией: духовная близость с ней вызывала желание близости телесной, причём, последнее становилось всё больше и больше. То же самое относится к моей милой возлюбленной, с той только разницей, что для неё духовное родство было несравненно важнее плотского, и она из всех сил противилась нашему телесному сближению.
Я был причиной её грехопадения: можно ли осуждать меня за это, принимая во внимание, что я и сам был влюблён? Пусть судит Бог, а я, ничего не скрывая, признаюсь, что с самого начала знал о невозможности нашего брака. Стало быть, единственное обстоятельство, которое могло бы уменьшить мою вину, – то есть женитьба на соблазнённой мною Абелии – не должно рассматриваться на Божьем суде. Я лишь прошу Господа, чтобы он не карал мою несчастную жертву, пусть вся вина за этот грех падёт на меня.
…Да, – вздохнул Робер, – мужчина может добиться любой женщины, которую возжелает, если он имеет опыт общения с женщинами и понимает женскую натуру. А если он влюблён – не слишком, но слегка, – победа будет неизбежной. Я сказал «слегка», потому что большая влюблённость является помехой к достижению цели, ведь от большой любви теряют разум и совершают непоправимые ошибки. С другой стороны, отсутствие влюблённости тоже становится препятствием к завоеванию дамы, ибо, как я уже упоминал, женское чутье мгновенно распознаёт пустоту и фальшь в любовных отношениях. С Абелией у меня всё было по правилам: я был влюблён, но не слишком, не настолько, чтобы потерять голову. Не надо забывать и того, что у меня было изначальное преимущество перед ней: она спасла мне жизнь, а как утверждал древний мудрец, мы любим людей, которым совершили добро.
Вторым преимуществом, позволяющим мне скорее достичь желаемого, было общее дело. Здесь нечего долго распространяться: всем известно, как совместные занятия сближают мужчину и женщину. Вспомните об учёном муже и его юной ученице, о которых я рассказывал вам, – да что вдаваться в мудрёные доказательства: вы, наверное, знаете, с каким неистовством предаются любви наши крестьяне во время летних полевых работ! В каждом стогу и под каждым кустом вы обнаружите вечером влюблённую парочку, а сельские священники не успевают принимать исповеди и отпускать грехи! Случается, что и монашки с монахами… Ох, извините, святой отец! – смешался Робер под укоризненным взглядом Фредегариуса. – Прости меня, Господи, за сквернословие!..
Третьим моим преимуществом были разговоры. Женщины страсть как любят поговорить, для них разговор – одно из величайших удовольствий, без которого их существование теряет смысл; женщина скорее согласится потерять руки и ноги, чем язык. Недаром обет молчания для монашек считается одним из самых суровых испытаний и свидетельствует об их полном отречении от мирской жизни.
Если вы охотно поддерживаете разговор с дамой и внимательно слушаете её, – считайте, что вы уже завоевали симпатию этой дамы. А у нас с Абелией было о чём поговорить: прежде всего, о походе на Восток, затем – о святынях Иерусалима и нашей миссии милосердия; наконец, мы перешли к рассказам о своей жизни. Я вкратце, опуская ненужные подробности, поведал ей мою историю, – женщинам нравится откровенность мужчин, – а она рассказала мне о том, что было с ней прежде.
Жизнь Абелии не была похожа на сказку: мало праздников и много серых будней, – вот что наполняло её. Девятый ребёнок в бедной дворянской семье, а всего детей было пятнадцать, она с малых лет работала по дому, в хлеву и на птичьем дворе, подобно простой крестьянке. Едва ей исполнилось четырнадцать лет, Абелию выдали замуж за такого же бедного дворянина. Муж полгода в год бывал на службе у своего барона, Абелия вела хозяйство и рожала детей – всё как обычно, как это было и в моей семье.
Из пятерых детей, которых родила Абелия, в живых остались двое, мальчик и девочка; она в них души не чаяла и очень по ним скучала в Иерусалиме. Муж Абелии пропал во время одной неудачной войны своего синьора: по слухам, томился в плену, а может быть, его убили вместе с другими пленными, за которых победители не надеялись получить выкуп. Никаких известий от мужа она не получала, и никто не мог сказать наверняка, жив он или умер, – так Абелия стала ни вдова, ни мужняя жена.
Хозяйство её приносило ничтожный доход, так что и в лучшие годы еле-еле удавалось сводить концы с концами, а тут ещё засухи, неурожаи, болезни, которые несколько лет подряд перед началом похода в Святую землю насылались на нас Господом в наказание за грехи.
– Я читал об этом в хрониках, – оживился Фредегариус. – Бедствия, действительно, были столь огромными?
ebooksa