Если Бог предназначил для мужа жену и мужа для жены, почему Он не сделал так, чтобы они соединялись на всю жизнь не только священным таинством брака, но и потребностями тела и души? Почему у неразумных и бездушных тварей брачные союзы бывают так прочны; почему эти твари не ищут себе партнёра на стороне, но даже погибают, потеряв свою вторую половину, а люди, подобие Божье, сплошь и рядом нарушают клятву верности и даже находят в этом особое удовольствие, – неужели люди хуже животных? Или это сатана глумится над нами, и мы попадаем в его ловушку?
Я уже говорил о страшной силе телесного влечения, о неуёмной жажде плотского наслаждения, одолевающего нас: на Востоке я лишний раз убедился в этом. У сарацин есть обычай, по которому каждый мужчина можёт иметь четырёх жён. Я сначала думал, что такой обычай, при всей его дикости для нас, позволяет сарацинам избежать вожделения. В самом деле, многие трагедии, случающиеся с нами, не могли случиться в сарацинском мире, рассуждал я. Если женатый мужчина восхотел другую женщину, кто мешает ему жениться на ней? Если ему мало двух жён, он имеет право взять третью; если мало трёх жен, он может привести в дом четвёртую жену. Ему дается возможность четырёхкратного выбора, и в таком случае все его желания будут удовлетворены; плотское вожделение становится узаконенным, тут уже нет места грешным помыслам и прелюбодеянию. Женщины же воспитываются у сарацин таким образом, что не знают ревности и не ищут другой любви, кроме любви своего мужа, пусть они и разделяют её на двоих, троих или четверых.
Не хмурьтесь, святой отец, так рассуждал я поначалу, однако скоро убедился, что ошибаюсь. И в сарацинском мире случаются любовные трагедии: свидетельством тому служат многие истории о неверных мужьях и неверных женах, а также наказание за прелюбодеяние – публичное побиение камнями, – которое применяется достаточно часто, и которое мне самому доводилось видеть на Востоке. Значит, и у них супружество скреплено больше законом, чем глубинным неосознанным, а следовательно, самым сильным правилом жизни; значит, и у них плоть торжествует над разумом, тело одерживает верх над душой; значит и у них дьявол побеждает Бога в отношениях между мужчиной и женщиной.
О, я угадываю, что вы мне возразите! Надо верить, надо следовать Божьим заповедям и преодолевать грех в себе, тогда дьявол отступится и прелюбодеяние не свершится. Но скажите мне, много ли найдётся людей, которые грешат специально, обрекая себя на наказание в земном мире и мучения в мире вечном? Много ли таких, кто преднамеренно восстает против Господа, кто отдает свою душу дьяволу и служит Князю Тьмы? Да, есть такие, – и вы, святой отец, знаете это лучше меня, – однако их мало; большинство же грешников не хотят бросать вызов Богу и проклинают сатану, но, тем не менее, грешат. Вспомните Ребекку, совратившую меня и ещё многих мужчин, более достойных, чем я: она находила сладость в грехе, однако соблюдала все обычаи нашей веры и считала себя истинной христианкой.
Но зачем указывать на соринку в чужом глазу, – обратимся ко мне: разве я не воевал за Спасителя, разве не готов был положить жизнь за Него? А между тем, и я грешил, готовя погибель своей душе, а ещё хуже – душе моей бедной Абелии.
– Вы не устали, святой отец? – спросил Робер. – Мне всё кажется, что вы были бы не прочь отдохнуть, а я вас продолжаю мучить своей путаной исповедью. Вы пришли сюда за рассказом о походе на Святую землю, а я заставляю вас слушать всякую чепуху.
– Таков был наш уговор, и он мне не в тягость, – улыбнулся Фредегариус. – Я вам сразу сказал, что принять исповедь от грешника – мой долг.
– Ага, от грешника! – вскричал Робер. – Вы не говорили тогда, что от грешника: стало быть, вы поняли, какой я грешный человек. Увы, святой отец, по мере моего повествования это мнение лишь укрепится, но уже одно то, что вы терпеливо слушаете меня, вызывает уважение. Вы настоящий служитель Господа и последователь святого Бенедикта; мне ведь нередко попадались исповедники, которые второпях задавали несколько вопросов, наспех отпускали грехи и, быстро наложив епитимию, спешили к следующему заблудшему сыну. Возможно, количество отпущенных за день грехов увеличивает ценность труда священника, но грешники не становятся лучше от поспешной исповеди. Большое счастье для меня, что Бог направил сюда вас, святой отец: я чувствую дыхание смерти и мне хотелось бы очиститься, насколько это возможно, перед встречей с Всевышним.
– Ваше желание понятно и похвально, мессир, – сказал монах. – Не думайте о моей усталости, продолжайте.
– Наши вечерние разговоры с Абелией стали привычкой для меня и для неё, но вскоре она ощутила опасность от этих постоянных встреч, – сказал Робер. – Её влекло ко мне почти так же неудержимо, как меня к ней, затягивало всё глубже и глубже в водоворот страсти. Она попыталась вырваться, но было уже поздно, да и я не дал ей сделать этого, отсекая пути к спасению и подталкивая в пучину. Когда Абелия перестала выходить ко мне по вечерам, я сам находил её в госпитале и под благовидным предлогом уводил в наш маленький дворик. Бедняжка, она хотела бы видеть во мне друга, союзника в борьбе с искушением, а приобрела врага, погубившего её праведную душу! Вот уж воистину, если мужчина и женщина остаются наедине, тут не услышишь «Отче наш»!
Сладкие речи, нежные взоры, легкие прикосновения – всё было мной пущено в ход. Абелия старалась не замечать моих ухаживаний, тогда я прибег к решительному объяснению, после которого ей ничего другого не оставалась, как ответить «да» или «нет». Приём был испытанный: я вручил ей любовные стихи. Замечу, что мне стоило большего труда найти в разоренном, полупустом городе хорошего переписчика, да и с пергаментом было не просто, но, в конце концов, лист со стихами вышел на славу, не хуже чем тот, который я отправил в свое время ветреной Ребекке.
Стихотворение же было такое:
При очередной встрече я отдал этот лист Абелии. Прочитав стихи, она вспыхнула и покраснела, как юная девушка. «Но, мессир Робер…», – пролепетала она и бросила на меня взгляд, исполненный невыразимой печали. Вы думаете, я пожалел её? Нет, я обнял мою кроткую возлюбленную и впился поцелуем в её уста. «Мессир Робер…», – прошептала Абелия, слабо сопротивляясь, но я принялся целовать её снова и снова…
В пустой хижине по соседству с госпиталем, на голой земле я устроил ложе из трав и листьев, покрыл его моим широким плащом, и оно стало ложем нашей любви. Переступив запретную черту, Абелия отдалась мне вся, с такой страстью, что даже искусные ласки Ребекки, которые я когда-то считал непревзойдёнными, теперь показались мне пресными… Но молчу, молчу, святой отец…
Мы расстались под утро; следующий день я провёл в госпитале, однако Абелию видел только издали. Вид у неё был измученный и несчастный, так что меня начали мучить угрызения совести, но я быстро сумел подавить их. Помнится, кто-то из мудрецов сказал, что если бы у него была такая надоедливая собака, как совесть, он бы её давно отравил. Как это верно передает свойство слабой человеческой натуры! У нас не хватает сил слушаться веления совести, нам легче обходиться без неё: неважно, что таким образом мы торим себе прямую дорогу в ад.
К Абелии это замечание не относится. Её раскаяние было искренним и глубоким; вечером она решительно объявила мне, что мы должны расстаться навсегда. Она будет всю оставшуюся жизнь молить у Бога прощения за свой грех, а заодно помолится и за меня. Если же её муж вернётся когда-нибудь из плена, то она покается перед ним в своем прелюбодеянии и полностью покорится его воле, – пускай делает с ней что хочет. Лишь бы дети не пострадали за грех своей матери…
Я утешал её, как мог. В нашей любви нет ничего зазорного, говорил я, ведь муж Абелии пропал без вести, всё равно что погиб, да и наверное погиб, иначе давным-давно вернулся бы. Пока муж был жив, она свято исполняла свой супружеский долг, но разве она обязана хранить верность мертвому? Ни людские, ни божеские законы нас к этому не понуждают. Я же готов жениться на ней хоть сегодня, если бы мы имели точное доказательство гибели мужа Абелии. Выходит, что единственный наш грех заключается в том, что у нас нет свидетеля смерти её супруга, однако такой свидетель ведь существует и, появись он сейчас, здесь, можно было бы идти к венцу. Не наша вина, что где-то в огромном мире затерялся человек, который мог бы свидетельствовать о свободе Абелии от прежнего брачного обязательства; перед Господом мы муж и жена, единая плоть.
Эти доводы не убедили её: вся в слезах, она больше слушала мой голос, чем внимала моим словам. Она жадно вглядывалась в мои глаза, ловила малейшие изменения на моём лице, искала сочувствия и понимания. Ей хотелось броситься ко мне, но она не могла: всё что она себе позволила – это поцеловать мою руку и крепко прижать её к своей щеке; после чего Абелия с рыданиями убежала.
Бедная, бедная моя Абелия, – ей нужно было утешение, а найти его она могла лишь в моих объятиях!..
ebooksa