На море вздымались большие волны, штормило, и я надеялся найти поджидающий Абелию корабль у причала, но, увы, отчаянный капитан вывел его в плавание. Всё что я увидел, – это далёкий парус, то появляющийся, то скрывающийся за гребнями волн; он увозил от меня мою любимую. Вне себя от отчаяния, я хотел нанять другой корабль для погони, но на меня посмотрели, как на сумасшедшего, и наотрез отказывались выйти в море, даже за большие деньги. А я и был безумен в тот момент: помню, я пытался столкнуть с берега рыбацкую лодку, чтобы догнать Абелию, а когда мне не удалось сдвинуть лодку с места, хотел пуститься вплавь.
Волны отбросили меня назад, я упал на песок; всё было кончено, Абелию я потерял навсегда.
– Вот чем закончилась эта история, святой отец, – Робер исподлобья взглянул на монаха. – Нельзя играть чужими судьбами, если не хочешь поломать свою. Я был наказан по заслугам.
– А вы не искали Абелию, вернувшись на родину? – спросил Фредегариус, которого эта история явно задела за живое.
– Нет, не искал, можете поставить и это мне в вину, – сказал Робер. – К тому времени, когда я вернулся, мои отношения с Абелией были уже далёким прошлым, чувства сгладились, страдания забылись; у меня появились другие интересы и привязанности. Лишь теперь, в старости, я понимаю, что Абелия была мне ниспослана Богом для утешения и радости. Она спасла меня на поле боя, а могла спасти и мою душу. Бог был милостив ко мне, но я проявил неблагодарность, за что был наказан в дальнейшем.
Но прежде чем перейти к рассказу об этом, закончу о моём пребывании в Иерусалиме. Записывайте, святой отец, для вас это будет интересно.
Часть 10
– Потеряв мою милую Абелию, первое время я пребывал в пустоте. У меня не было ни чувств, ни желаний: я превратился в камень, но не в смысле душевной твердости, а по отношению к жизни, из живого существа перешёл в разряд неживых, – начал Робер. – Сколько это продолжалось, не помню, однако мало-помалу молодость взяла своё; кроме того, восхищение перед Божьим миром, которое никогда не покидало меня, тоже способствовало моему возрождению. Но я возродился в иной форме: любовь, земная любовь перестала меня интересовать, – ах, если бы навеки! – вместо неё пришло другое, духовное увлечение: я с головой ушёл в дела нашего госпитального братства.
Остановлюсь на этом подробнее, поскольку созданные в Иерусалиме рыцарские братства набирают силу, и вам, конечно же, хочется услышать рассказ о том, как они возникли и на чём основаны.
Наше братство было первым среди прочих: за полвека до Великого похода славнейший из славных папа Григорий направил в Иерусалим некоего аббата для строительства госпиталя с целью лечения и заботы о пилигримах в Святой земле. При одном из сарацинских правителей госпиталь был разрушен, но затем восстановлен на месте, где ранее располагался монастырь Святого Иоанна Крестителя. После взятия Иерусалима некоторые наши благочестивые рыцари, вдохновленные яркими проповедями прибывшего с войском отца Жерара, расширили госпиталь и привели в надлежащий порядок. Я тоже внёс свою скромную лепту в обустройство сего богоугодного заведения, как вы уже знаете.
Отец Жерар был удивительным человеком – искусство проповедника он сочетал с предприимчивостью купца и находчивостью крестьянина. Ему нельзя было отказать в просьбе, он мог заставить раскошелиться даже жестокосердного скрягу; он был принят при королевском дворе, но не избегал и лавки ростовщика; для него не было ничего невозможного, – если бы он пожелал, то мог бы построить новую Пальмиру посреди пустыни, затмившую дивный город королевы Зенобии. Благодаря отцу Жерару наше госпитальное братство, сперва не очень богатое, быстро приобретало влияние: за несколько лет оно обзавелось значительным имуществом и обширными землями.
Однако я забегаю вперёд, сначала надо рассказать о нашей деятельности. Помимо заботы о раненых и больных мы взяли на себя защиту паломников, посещающих святые места. Если вы полагаете, святой отец, что после завоевания Иерусалима здесь воцарились мир и покой, вы сильно ошибаетесь. Сарацины продолжали сопротивление, совершая внезапные дерзкие вылазки из своих тайных убежищ и нападая на наши небольшие отряды и крепости. Дороги были небезопасны; из тысяч пилигримов, пришедших на Святую землю вслед за нашим победоносным войском, многие нашли здесь свои могилы.
Если бы злодеяния творили только сарацины в слепой преданности своей вере и ненависти к нашей, это было бы полбеды: но среди тех, кто бесчинствовал тогда на Святой земле, находилось немалое число христиан.
– Христиане бесчинствовали на Святой земле, убивая своих братьев по вере? Может ли такое быть? – усомнился Фредегариус, подняв голову от пергамента.
– Тем не менее, это правда, – кивнул Робер. – Не забывайте, что в нашем войске было почти двести тысяч человек, и далеко не все добыли себе славу и достояние в походе, а возвращаться домой с пустым кошельком никому не хотелось. Да и местные жители из числа христиан рассматривали эту территорию как собственную вотчину, наивно полагая, что имеют полное право взимать мзду за проезд по ней, и наказывая строптивых упрямцев, не разделявших подобное мнение.
Вряд ли это послужит оправданием христианам, но замечу, что сарацины, занимавшиеся разбоём на дорогах, тоже были частенько неразборчивы в выборе своих жертв и грабили, – а то и убивали! – своих единоверцев ничуть не меньше, чем христиан. Я считаю, святой отец, что не принадлежность к какой-либо вере делит людей на плохих и хороших. Добро, равно как и зло, вселяется в нашу душу независимо от веры, которая может лишь усилить или уменьшить влияние доброго или злого начала.
– Бог дал человеку выбор между добром и злом, между возвышенным и низменным, как вы сами справедливо упоминали, – возразил Фредегариус. – Однако без веры этот выбор бессмыслен, ибо не подкреплен высшей целью. Христос открыл нам эту цель и указал путь к ней; Сын Божий был распят на кресте, дабы искупить грехи наши и укрепить нас в служении Господу. После этого наша вера просияла по миру и стала путеводной звездой к спасению, в царствие Божие, а туда нет доступа грешникам. Кто принял Христа в душу свою и носит слова Его в сердце своем, тот уже не может грешить. Среди христиан нет не единого грешника, – разве кто в малом согрешит и по недомыслию. Если же кто называет себя христианином, а сам погряз в грехе, то он христианин только по названию.
– Ого, как вы разгорячились! В первый раз с начала нашей беседы вижу вас в таком запале, – усмехнулся Робер. – Но знаете ли, святой отец, то же могли бы сказать о себе и магометане: нет, де, среди истинных магометан ни одного грешника, а кто грешит, осознанно и в серьёзных вещах, тот уже не магометанин. Да и приверженцы других вер, – пожалуй, даже язычники, – так же могли бы сказать. Однако праведных – единицы, а грешников тысячи и тысячи; и так – в любой вере.
– Не все, кто имеют уши, слышат, – упрямо продолжал монах. – «Не спрашивайте меня, сколько людей спасётся, их будет малое число», – говорил Христос.
ebooksa