– А ты заключи со мной сделку, африкская девчонка. Навроде соглашения.
Я покрепче ухватила утюг.
– Ты ж собя до могилы доведешь, и в полях работая, и с чужими хворями день и ночь копаясь, и за роженицами ухаживая, и все эти свои целебные зелья да отварами с мазями готовя.
Я промолчала, но подумала: «Что ты можешь мне сказать, ирландец, чего я не знаю сама?»
– А ведь я могу сделать твою жизнь куда как легче. – Он понизил голос и зашипел, словно кот: – Ты будь со мной… поласковей, глядишь, и выйдет тобе поблажечка: то в поле разрешу не ходить на рассвете, то еще как позволю отдохнуть от трудов. Кто со мной мил, – он ухмыльнулся, – тому завсегда послабление.
И не успела я и пальцем шевельнуть, как он схватил меня за руку, в которой был утюг. А другой погладил по щеке. Ощущение было, будто по лицу проползла мохнатая гусеница.
– Уж я об тобе знатно позабочусь.
– Нет.
– А у тобе и выбора-то нет. Роберт Нэш собирается подложить тобе к Хьюзу…
Хьюз? Смутные воспоминания о долговязом мужчине, его забавного цвета глазах, его зубной боли. Я запоминала людей по их болезням.
– Зачем?
Дарфи осклабился.
– Пустить на расплод. Как корову.
Сказать было нечего.
– Вот так, значить. Ты пилишься либо с Хьюзом, либо со мной.
У меня одновременно напряглись живот и рука с утюгом. Потом эта рука высвободилась из волчьей хватки ирландца и хрястнула утюгом ему по щеке. Он, шатаясь, с воем потащился вон, а мои губы растянулись в улыбке. Я знала, что потом меня за это выпорют. Но сейчас слишком устала, слишком была зла, чтобы переживать.
Дарфи развернулся и с маха ударил меня по лицу. Я пошатнулась. Но ему было больно, его мотнуло, щека у него кровоточила, глаза наполнились слезами, красная полоса на лице стала шире.
– Сука! Я тебя буду бить, пока… – прошипел он, пошатнувшись, затем расправил плечи, по-бычьи опустил голову и прыгнул вперед. В такой маленькой хижине отскакивать было просто некуда, и я умудрилась просто отклониться, но все же оказалась на расстоянии вытянутой руки.
– Тебе придется сначала меня убить! – крикнула я, пытаясь шевелить онемевшим носом и осторожно ощупывая щеку. Ждала, все крепче сжимая ручку утюга и учащенно дыша. Ждала, когда он снова бросится на меня. Ждала, когда поднимет руку, чтобы либо проломить ему этой железякой голову, либо умереть в бесплодной попытке. Ждала, что он меня схватит, ждала…
Но Дарфи вдруг замер и уставился на меня. Лицо у него уже не было таким розовым, как у многих здесь, а поблекло, посерело. И он медленно попятился, не спуская с меня глаз, словно с опаской прикидывая, что я сделаю. А после прорычал грубым и низким голосом: