– Кайлех[47], кайлех… – Дарфи осенил себя Иисусовым крестом и, спотыкаясь, вышел в открытую дверь, продолжая глядеть на меня через плечо глазами, пылавшими яростью и страхом.
Я стояла неподвижно, открыв рот, утюг в руке так отяжелел, что вот-вот выпадет. Мне казалось, ирландец просто собирается с силами, копит ярость, чтобы вернуться и избить меня или того хуже. Но он, ругаясь, побрел сквозь ночь. Медленно я поставила утюг обратно в очаг, схватила шаткий стул и придвинула к двери. Потом ноги у меня подкосились, я рухнула на пол, силы вытекали из тела, как вода из насоса.
Проснулась я еще до рассвета, села на кровати, сердце билось так, словно собиралось выпрыгнуть из груди, словно Дарфи все еще был здесь. Его-то не было. Но остался образ: широко распахнутые глаза, безвольно разинутый рот, помертвевшее лицо, посеревшая кожа. Я прокляла его, пригрозила держаться подальше. Дарфи назвал меня «кайлех», что бы это ни значило, сделал оберегающий жест, защищая себя от моей злой воли, и ушел. С чего вдруг… и тут я поняла.
Едва проснувшись или начиная дремать, прежде чем моими мыслями завладеют духи сна, я думаю на языке родителей, на языке, которым в последний раз говорила с Джери. И когда я тревожусь или злюсь, именно эти слова приходят ко мне раньше всех остальных, раньше английского или аканского, раньше фонского, раньше португальского. В ту ночь я прокляла ирландца именно этими словами, словами своего родного языка, первыми словами своей жизни. Это был первый раз за долгое время, когда я произнесла их вслух. Но не в последний.
3
Изредка в субботу вечером нам удавалось урвать немного времени и простирнуть одежду в мутной воде.
Дарфи больше не лезет, иногда мелькая по краям моего мира. Но стул к двери я все еще придвигаю. Он обращается со мной так же, как и с остальными, гавкает, чтобы я шла быстрее, собирала больше, гоняя меня то туда, то сюда. «Кончай тут комедию разыгрывать, я из тебя дурь-то выбью вместе с духом!» Проверяет, когда я возвращаюсь в «Белые клены» с фермы; частенько путается под ногами, а мастеру Роберту твердит, что якобы помогает, сопровождает, оберегает. Нагружает меня, как только может, но не привлекая внимания мастера Роберта и не мешая мне готовить зелья и притирания для мистрис Роберт.
В основном я стараюсь не замечать и не слышать ирландца. Моя ноша и так тяжела. Я поздно прихожу с поля или после очередного больного или очередных родов, в грязи, крови и травяных ошметках. Нужно помыться. Постирать. Поспать. Вечерами я по большей части просто сижу в кресле-качалке, которое Джеймс починил для меня. Сижу, раскачиваюсь и думаю, пока не засыпаю. Думаю в основном о Джеймсе.
О чем бы я ни думала, он всегда рядом. И мысль о нем меня успокаивает. Но в последний месяц, когда я засиживалась допоздна, в голове крутились другие думы, заботы и… Я не провидица, не то что моя мать или Мари Катрин. Но чувствую… Чувствую, когда что-то не так, чувствую, когда есть что-то, что мне следует знать, что я видела, но не поняла. Не разобралась. Но оно беспокоит меня, как тень за плечом, и это нехорошо.
Видели, да просмотрели, упомянули, да забыли. Хьюз. Я напрочь позабыла о Хьюзе.
– А я секрет знаю! – Госпожа Роберт говорит, словно поет, и улыбается, чего ей делать не следует. Передний зуб у нее вывалился, а остальные почти совсем сгнили и почернели. Она любит сладкое, только оно ей не на пользу. – У нас будет свадьба!
– Выпейте это, мистрис, – говорю я, протягивая хозяйке чашку мятного отвара. У Марты Маккей Нэш ужасный желудок, он то и дело доставляет ей разные неприятности. Мастер Роберт позвал доктора из Бедфорда, тот приехал и дал хозяйке из бутылочки глоток чего-то густого и зловонного, но снадобье ничуть не помогло, только вызвало несварение и газы. Все-таки мята на нее действует лучше всего.
Она пьет, не переставая болтать. Ее напевная манера говорить действует мне на нервы, и у меня еще полно дел. Совсем скоро родится куча малышей: в поместье у мастера Томаса, у Махалы, у Оуэна Маккея, плюс в любое время может родить госпожа Томас. За ней я слежу очень внимательно, потому что она уже десять лет не может выносить ребенка.
– Я просто обожаю свадьбы, особенно те, что бывают у вас, у негров. Когда прыгают через метлу, пляшут и поют! – Мистрис Нэш хлопнула в ладоши, громко рыгнула, покраснела, прикрыла рот ладошкой, хихикнула и принялась болтать дальше.
Я же мысленно так глубоко погрузилась в приготовления к следующей неделе, что не уловила смысла этой болтовни. Ее слова обтекали меня, словно поток, пока…
– Мистер Томас обещает позвать чернокожего скрипача с Флетчерс-Уок. Это будет такое развлечение! Ты и Хьюз! – Вздох. – У вас будут такие прелестные дети.
Хьюз?
Я чуть не пролила отвар ей на колени. А ведь в ту ужасную ночь Дарфи говорил об этом… я тогда была потрясена, но в минувшие недели меня гоняли в хвост и в гриву, и упоминание о Хьюзе вылетело из головы вместе с остальными мерзкими словами ирландца. Я погрузилась в работу: урожай, болезни людей, рождение детей. Но сейчас, услышав хозяйку, замерла.
Что значит – когда у тебя есть владелец, словно у коровы, когда тобой кто-то распоряжается, как мой отец своими козами? Что значит – когда надо мной есть человек, решающий отдать меня мужчине по собственному выбору, а не по моему? Да, дома за меня решал отец. Но то были обычаи моего народа, моей семьи. Сватали бы меня или же я выбирала бы мужа сама, мать своим даром непременно сперва проверила бы ткань его семейных отношений. И ежели б ее наставники из мира духов нашептали, что в семье моего избранника есть темные реки, которые нельзя пересекать, не было бы никакого соединения. Отец уважал дар матери и прислушивался к ней. Вот что такое семья, родственники. Даже Цезарь дал бы мне право самой выбрать себе мужа.
Роберт Нэш мне не родственник. Он заплатил за меня деньгами и табаком и кладет себе в карман монеты, которые я зарабатываю, когда меня нанимают. И распоряжается моей жизнью по своей книге в кожаном переплете, где ведет счет всем землям, водам, полям, коровам, лошадям, свиньям и людям, которыми владеет.
ebooksa