В замутненном сознании мистера Уилкинса промелькнула мысль, что сейчас он при всем желании не смог бы выложить требуемые тысячи фунтов, не прибегая к услугам кредиторов, которые и без того уже капризничали и в последний раз согласились ссудить ему деньги только под грабительский процент. Он предпринял неразумную попытку снизить обещанную Элеоноре сумму. Неразумную – потому что ему следовало лучше понимать характер Ральфа: молодой человек был не из тех, кто легко соглашается на менее выгодные для себя условия без веских и уважительных причин и какой-либо гарантии получить в будущем компенсацию за свои уступки. Но возможно, под воздействием винных паров мистер Уилкинс возомнил, что у него имеется веская и уважительная причина.
– Вы должны войти в мое положение, Ральф, – начал он. – Я обещал это до… прежде чем выяснил, как в действительности обстоят мои дела!
– До исчезновения мистера Данстера, проще говоря, – уточнил мистер Корбет, устремив на собеседника тяжелый, испытующий взгляд.
– Да… именно… до его… э-э… – забормотал красный как рак мистер Уилкинс и беспомощно осекся.
– А кстати, – сказал Ральф (за его мнимой непринужденностью стоял тонкий расчет: воспользовавшись состоянием своего визави, выудить у него какие-нибудь сведения касательно таинственной угрозы «бесчестья», ибо, зная хотя бы приблизительно, откуда исходит опасность, проще защититься от нее самому и защитить других), – кстати, вы ничего не слыхали о Данстере, с тех пор как он сбежал… в Америку, если верить слухам?
От этого вопроса мистер Уилкинс так переменился в лице, что Ральфа охватил внезапный страх. Оба вздрогнули. Мистер Уилкинс, весь трясущийся, побелевший, силился что-то сказать, но язык не слушался его.
– Боже правый! Что с вами, сэр? – воскликнул Ральф, встревоженный столь несомненными признаками физической немощи.
Мистер Уилкинс сел и жестом запретил Ральфу приближаться к нему.
– Ничего страшного, головная боль… Иногда ужасно стреляет в голову. Да не смотрите вы так на меня, сэр! Неприятно, знаете ли, когда тебя постоянно разглядывают.
– Прошу прощения, – холодно произнес Ральф.
После резкой отповеди импульсивный порыв сострадания тотчас угас в нем и сменился любопытством. Но молодой человек предпочел еще пару минут выждать, не решаясь сразу возобновить разговор с того места, где он прервался по вине то ли физического, то ли душевного срыва у его собеседника: что именно с ним приключилось, Ральф так и не понял. Пока он в нерешительности думал, как вернуться к интересующей его теме, мистер Уилкинс придвинул к себе бутылку, вновь наполнил свой бокал коньяком и выпил его залпом, как воду. После чего вперил в лицо мистера Корбета настолько суровый и непреклонный взгляд, насколько это было в его силах, – взгляд, ничего общего не имевший с выражением проницательных, все подмечающих глаз мистера Корбета, которые пытались заглянуть ему в душу.
– О чем бишь мы говорили? – наконец сказал Ральф самым будничным тоном, словно и в самом деле запамятовал, какую тему они подняли, но не вполне успели развить.
– О том, о чем вам лучше никогда не заи… заговаривать! – сердито насупившись, пророкотал мистер Уилкинс.
– Сэр! – Ральф вскочил на ноги, в бешенстве оттого, что «атторней Уилкинс» позволяет себе так разговаривать с ним.
– Да-да, – продолжал между тем Уилкинс, – я сам знаю, что делаю, и никому не позволю вмешиваться в мои дела и учинять мне допрос. Однажды я сказал это – и не был услышан, поэтому все плохо кончилось. Теперь вынужден сказать снова. И если вы намерены являться сюда, чтобы донимать меня дерзкими вопросами и сверлить взглядом, как в последние полчаса, тогда не обессудьте: чем скорее вы покинете мой дом, тем лучше!
Ральф готов был поймать его на слове и незамедлительно уехать прочь, но решил все же «дать Элеоноре еще один шанс», как он мысленно выразился, хотя его ответ не был исполнен духа примирения:
– Вы слишком много выпили, сэр, и не отвечаете за свои слова. В противном случае я сей же час покинул бы ваш дом и более никогда не воротился.
– Вот как! – произнес мистер Уилкинс, попытавшись встать в полный рост и придать себе вид трезвого и не забывающего о достоинстве человека. – Предупреждаю, сэр, если вы еще раз осмелитесь говорить со мной и смотреть на меня так, как нынче, то пеняйте на себя: я позвоню слугам, и они выставят вас за дверь. Зарубите это себе на носу, мой юный друг!
Уилкинс сел и, торжествуя победу, зашелся в глупом пьяном смехе. В следующую минуту Ральф несильно, но твердо сжал рукой его плечо.
– Послушайте, мистер Уилкинс, – хрипло произнес он, – вам не придется дважды повторять мне то, что вы сказали сейчас. Отныне мы с вами чужие друг другу. А что до Элеоноры, – тут его тон немного смягчился, и он поневоле вздохнул, – думаю, наш брак не принес бы нам счастья. Мы были слишком молоды, когда обручились, и не вполне понимали самих себя, но я исполнил бы свой долг и сдержал слово, если бы не вы, сэр! Вы сами своим невыносимым поведением обрубили всякую связь между нами. Чтобы слуги выставили меня за дверь!.. Меня, Корбета из Уэстли! Я не стерпел бы подобных угроз даже от пэра, будь он хоть трижды пьян!.. – Последние слова Ральф выкрикнул уже из-за двери, опрометью ринувшись к выходу.