– Не слушай меня. Я часто говорю теперь то, чего совсем не думаю. Элеонора, доченька, прости ты меня! – Он нагнулся, поднял ее с пола, усадил к себе на колени и ласково отвел с ее разгоряченного лба выбившиеся пряди волос. – Ты же видишь, как я несчастен, будь милосердна ко мне. Он не захотел проявить милосердие… и, должно быть, заметил, что я напился.
– Напился, папá! – ужаснулась Элеонора, посмотрев на него с горьким изумлением.
– Ну да. Я пью, чтобы забыться, – покраснев, признался он.
– О горе нам! – вскричала Элеонора и залилась слезами. – Горе, горе нам! Не иначе Господь оставил нас!
– Ш-ш! Твоя матушка молилась о том, чтобы ты выросла набожной. Надо верить, доченька, ведь она молилась об этом. Бедная моя Летиция, хорошо, что ты не дожила до этого дня! – И он расплакался как дитя. Элеонора принялась утешать его – не столько словами, сколько поцелуями. Но он оттолкнул ее и строго спросил: – Что ему известно? Я должен точно знать. Что ты открыла ему, Элеонора?
– Ничего… правда ничего, папá, кроме того, что сейчас рассказала тебе.
– Расскажи еще раз – слово в слово!
– Хорошо, я постараюсь, хотя с августа прошло много времени. Я лишь спросила: «Вправе ли девушка выйти замуж, если знает, что над ней нависла угроза бесчестья, а ее будущий муж о том не ведает?»
– Это все, ты уверена?
– Да. Он сразу догадался, что речь идет обо мне… о нас.
– И не пытался узнать, какого рода бесчестье тебе угрожает?
– Пытался.
– И ты его просветила?
– Нет, больше я ни слова не сказала! Сегодня, когда мы с ним были в саду, он вернулся к этому разговору, но я ничего не прибавила к тому, что сказала раньше. Ты веришь мне, папá?
Он молча обнял ее. Потом снова взял в руку записку Ральфа и перечитал настолько придирчиво, насколько мог в своем смятенном состоянии.
– Нелли, – промолвил он наконец, – молодой человек знает, что говорит: он недостоин тебя. Его пугает мысль о возможном позоре. Тебе суждено остаться одной и расплачиваться за грехи отца.
При этих словах он так задрожал, что Элеоноре пришлось забыть на время о собственной боли и как можно скорее уложить отца в постель. Она посидела подле него, пока он не уснул, и только тогда оставила его и пошла к себе, мечтая о покое и забвении – если эти бесценные блага будут дарованы ей.
Глава десятая
Мистер Корбет давно стал своим человеком в доме священника, и когда он внезапно нагрянул туда, рассорившись с хозяином Форд-Бэнка, двое старых слуг без лишних слов устроили его в гостевой спальне, несмотря на поздний час и отсутствие мистера Несса, который после Великого поста и Пасхи позволил себе небольшой отдых и уехал на рыбалку. Пока ему готовили комнату, Ральф послал за вещами, а после с тем же посыльным отправил записку Элеоноре, пообещав написать ей письмо. Поэтому добрая часть ночи ушла у него на то, чтобы придумать, как сказать достаточно и при этом не проговориться. По его собственному ощущению, он оказался на полпути от одного берега к другому и поворачивать назад было бы глупо – он успел причинить столько боли себе и Элеоноре, что окончательный разрыв почти ничего бы уже не изменил. К тому же после речей мистера Уилкинса… Впрочем, касательно этой последней причины Ральф не обманывался: как ни оскорбительны, как ни ужасны высказывания отца Элеоноры, в иных обстоятельствах через них можно было бы переступить.
И вот его письмо: