– Ты, верно, хотел сказать, что он теперь барристер[22], – уточнила мисс Монро.
– Ну да, только вроде бы рангом еще выше, да я сейчас не вспомню, какое у него звание.
Спросили бы Элеонору – она бы им объяснила. Дело в том, что Элеонора и мисс Монро по договоренности с одним из друзей-священников брали почитать «Таймс» – на следующий день после выхода номера из печати, – и если Элеонора твердо знала, что мисс Монро не станет за ней наблюдать, она с невольным волнением в груди и дрожью в пальцах раскрывала газету на странице с репортажами о судебных разбирательствах и находила там, поначалу лишь изредка, нужное ей имя, в которое долго всматривалась, словно каждая буква могла ей о чем-то поведать. «Интересы истца представляли мистер Лош и мистер Данком, сторону защиты – мистер Смайт и мистер Корбет». Через пару лет это имя мелькало уже чаще и упоминалось вперед другого – любого другого; потом газета начала в отдельных случаях печатать его судебную речь целиком, придавая ей, по-видимому, большую важность; и, наконец, в один прекрасный день Элеонора прочла, что его назначили королевским адвокатом. Это была ее единственная связь с ним; его имя, когда-то не сходившее у нее с языка, больше не произносилось вслух, разве что иногда, украдкой, шепотом, наедине с Диксоном, во время его очередного визита. Расставаясь с мистером Корбетом, она и представить себе не могла, насколько окончательным будет их разрыв, так много осталось меж ними незавершенного, недосказанного… Труднее всего ей было побороть привычку постоянно обращаться к нему в своих мыслях, и на протяжении долгих лет она с надеждой думала о том, что когда-нибудь счастливый случай вновь соединит их, и вся сердечная боль, вся гнетущая отчужденность покажутся им обоим безобразным сном, который рассеялся при свете утра.
Декан был стар, но один из каноников был еще старше – многие ожидали его смерти последние лет десять, по меньшей мере. Дряхлый каноник уже не способен был творить добро, тогда как жизнь декана, человека прекрасной души, полнилась заботой о ближних. Но смерть прибрала его вперед дряхлого старца. Элеонора не могла без слез смотреть на его опустевшее жилище, когда подходила к окну вечером, прежде чем лечь, и утром, поднявшись с постели. Однако с иерархами дело обстоит почти так же, как с монархами: декан умер, да здравствует декан! В собор был назначен новый настоятель из отдаленного графства, и всем не терпелось узнать, кто он и что он. На его удачу, он прибыл вместе с процессией одного из самых титулованных семейств, и его будущим сподвижникам пришлось на первый случай удовольствоваться крупицами достоверных сведений: ему сорок два года, он женат, в семье восемь дочерей и сын. Значит, в тихих покоях декана, где еще недавно все было подчинено размеренной жизни пожилого человека, поселятся веселый шум и кутерьма. На трех окнах рабочие начали устанавливать решетки – очевидно, там планировалось разместить младших из детей. В атмосфере летней публичности, когда все двери и окна распахнуты настежь, подворье день-деньской оглашалось грохотом плотницких работ. Со временем начали прибывать фургоны с мебелью и кареты с людьми – и те и другие нагруженные до предела. Ни мисс Монро, ни Элеонора не считали для себя возможным явиться с визитом к вновь прибывшим, понимая свое скромное положение в здешнем обществе; впрочем, они и без того знали обо всем, что там происходило, как если бы ежедневно получали доклады из первых уст. Знали, что старшей мисс Бичем исполнилось семнадцать, она очень миловидна, только чуточку кособока, но обожает танцевать и ужасная болтушка – когда окажется с кем-нибудь тет-а-тет и поблизости нет маман, а уж если в комнате сам декан, то и вовсе рта не раскроет; что следующая за ней по возрасту сестра большая умница и, по слухам, наперед знает все, чему может научить гувернантка, а по греческому и математике ей отдельно от всех дает уроки отец; ну и так далее, до маленького мальчика, который еще ходит в подготовительную школу, и грудной крохи-девочки. Более того, мисс Монро с честью выдержала бы экзамен, если бы нужно было не задумываясь ответить, сколько в доме слуг, как распределены между ними обязанности и в какие часы они завтракают, обедают и ужинают. Вскоре на семейной скамье настоятеля в соборе стала появляться очень красивая и явно знающая себе цену молодая леди – по слухам, племянница нового декана, осиротевшая дочь его брата, генерала Бичема, которая переехала к дядюшке в Ист-Честер на время, оставшееся до ее свадьбы: он сам и повенчает молодых во вверенном ему соборе. Избранника красавицы-невесты никто из бывавших в доме декана покуда не видел, а Бичемы еще не настолько сошлись с новыми знакомыми, чтобы посвящать кого-либо в детали предстоящего события.
Накануне объявленной свадьбы Элеонора и мисс Монро сидели в гостиной у окна, слегка затененного кисейными занавесками, и наблюдали за праздничными приготовлениями. С раннего утра на подворье кипела жизнь: грузчики, посыльные из всевозможных лавок, просто наемные помощники без конца сновали вперед-назад, всё что-то несли и несли – то корзины с цветами и фруктами, то ящики, доставленные по железной дороге (к этому времени Ист-Честер уже обзавелся своей станцией). К середине дня суматоха улеглась – сцена была готова, и весь реквизит для завтрашнего праздника убрали с глаз долой. Избранник невесты, надо думать, следил за упаковкой приданого под веселый щебет ее кузин, а слуги готовили свадебный пир и, возможно, послесвадебный завтрак. Такое предположение высказала мисс Монро, без устали смаковавшая каждую мелочь и каждую вероятность, словно ей предстояло исполнить главную роль, а не наблюдать за спектаклем из задних рядов в качестве обычного зрителя, которого происходящее на подмостках персонально никак не касается. Элеонора изрядно устала и, поскольку ничего интересного больше не ожидалось, вернулась к своему шитью. Внезапно мисс Монро громко вскрикнула:
– Смотри, смотри! На липовой аллее два джентльмена – идут сюда! Должно быть, жених с дружкой.
Элеонора больше из солидарности, но не без любопытства подалась вперед и увидела, как из тени деревьев на залитую солнцем мостовую ступил мистер Корбет под руку с незнакомцем. Он изменился – годы и напряженный труд сделали свое дело, но могла ли она не узнать это прекрасное, умное лицо? Его спутник был моложе и выше ростом. Так он и есть жених, сказала себе Элеонора, но сердце не обманешь, и ее сердце не поверило ей. Не поверило еще прежде, чем из эркерного окна в доме напротив выглянула красавица-невеста и, зардевшись, с улыбкой послала воздушный поцелуй, а мистер Корбет весьма выразительно послал ей свой в ответ, тогда как его спутник лишь снял шляпу и поклонился, точно видел ее впервые. Элеонора жадно следила за каждым движением мистера Корбета, пока он не скрылся в доме, глухая к сбивчивым речам мисс Монро: ее старшая подруга до того растерялась, что через слово перескакивала от мольбы к раскаянию, от утешений к укорам. Потом Элеонора медленно перевела страдальческий взгляд на мисс Монро, беззвучно зашевелила губами и лишилась чувств. Когда она очнулась, ее словно подменили. Обычно кроткая и покладистая, Элеонора в последующие двадцать четыре часа сделалась упрямой и своевольной, не иначе как вследствие болезненного перевозбуждения. Она заявила, что непременно должна присутствовать на венчании; там соберется тьма народа, и она легко затеряется в толпе; и вообще, будь что будет, она пойдет в собор, и точка; ни слезы, ни мольбы мисс Монро ее не остановят. Она не хотела, да, вероятно, и не сумела бы объяснить, в чем причина такой непоколебимой решимости: опровергнуть ее доводы было невозможно – за неимением оных. Никакие уговоры на нее не действовали, никаких авторитетов она не признавала, за исключением разве что мистера Несса, но тот был далеко. Мисс Монро не находила себе места, воображая одиозные сцены, которые могут разыграться во время торжественной службы. Однако все прошло спокойно и гладко, словно каждый из огромного числа собравшихся в храме пребывал в полном душевном согласии с происходящим. Никто не догадывался, что неприметная женщина, сидевшая в тени за толстой колонной и прятавшая лицо под вуалью, когда-то мечтала пойти к алтарю с тем самым женихом, который сейчас посылал нежные взгляды своей красавице-невесте. Что ж, невеста в белоснежной фате была похожа на фею из сказки. Элеонора со своей черной вуалью и бесформенной накидкой напоминала монашенку.
Мистер Корбет уже прославился по всей стране как выдающийся адвокат – его судебные речи широко обсуждались, его личные достоинства ни у кого не вызывали сомнений; в юридических и близких к ним кругах ему с уверенностью прочили судейское кресло при первой же освободившейся вакансии. Поэтому, несмотря на свой строгий вид, зрелый возраст и седину на висках, мистер Корбет привлекал к себе не меньшее внимание публики, чем его прекрасная невеста со свитой очаровательных подружек-кузин. Мисс Монро напрасно опасалась за Элеонору: та видела и слышала все как в тумане – или во сне; все казалось ей наваждением, которое схлынет, едва она проснется, и действительность вновь обретет запах и цвет, и молодость с ее надеждами вернется к ней, и тоскливые годы уныния забудутся, как ночной кошмар. Она сидела неподвижно и безмолвно. Мисс Монро, разумеется, была рядом и не спускала с нее глаз, точно сторож – с буйнопомешанного; она и задачу себе определила ровно такую: не допустить никакого эксцесса любой ценой, даже если понадобится применить физическую силу. Когда все закончилось и главные действующие лица гуськом прошли в ризницу поставить свои подписи в церковной книге; когда толпы зрителей потянулись к выходу, кто поспешно, кто чинно, в зависимости от индивидуальных понятий о том, что допустимо под сводами храма; когда орган мощно грянул свадебный марш, а над головой возликовали колокола, – Элеонора взяла мисс Монро за руку и тихо сказала: «Отведите меня домой». И мисс Монро повела ее, как поводырь – слепого.
Глава двенадцатая
Иные люди незаметно проплывают от молодости к зрелости и медленному угасанию, послушные плавному течению счастливых лет. Других же, не дав им опомниться, бурный поток срывает с берега юности и, помотав на стремнине, швыряет на острые камни старости, торчащие посреди безбрежного океана вечного покоя.
Кажется, Элеоноре выпал этот последний, печальный жребий. Одна ночь – и молодости как не бывало. Теперь, по прошествии пятнадцати лет, она и подавно превратилась в пожилую женщину, малоподвижную, с потухшим взором, но с мягкостью в речах и милой улыбкой, напоминавшей о ее золотых днях. Молодежь полюбила ее, узнав поближе, хотя сперва Элеонора могла показаться скучной и не созданной для живого общения; что же касается старых и малых, то ее участливое внимание к ним, готовность сопереживать их радостям и горестям покоряла с первой минуты. Когда жестокое потрясение, вызванное женитьбой мистера Корбета, отошло в прошлое, Элеонора впервые за многие годы обрела мир в душе, избавившись от последней слабой надежды на счастье, правильнее сказать – на то искристое счастье, о котором грезилось в юности. Сама того не осознавая, Элеонора постепенно освобождалась от любых эгоистических устремлений, и ее каждодневная жизнь становилась еще честнее, чище и добродетельнее, если такое можно представить. Один из каноников, подсмеиваясь над тем, что она не пропускает ни одной службы и целиком отдается благотворительности, с шутливым почтением называл ее «преподобная сестра». Мисс Монро не видела в этом обращении ничего забавного; Элеонора лишь молча улыбалась. Мисс Монро не одобряла строгих правил Элеоноры и ее чрезмерного аскетизма в одежде.
– Красивое платье добродетельности не помеха, моя милая, тебе необязательно вечно ходить в черном да сером. Тогда и мне не придется уверять всех вокруг, что тебе только тридцать четыре. Я могу повторять это до хрипоты – никто не верит! Ты хоть бы капор сменила, такой фасон давно никто не носит. С твоих семнадцати мода, представь, далеко ушла вперед.
Дряхлый каноник в конце концов умер, и все принялись гадать, кого назначат взамен. Любые перестановки в церковной иерархии представляли огромный интерес для обитателей подворья. Где бы ни встретились двое – на улице, дома и даже в соборе, – между ними немедленно завязывалась дискуссия вокруг возможных вариантов. В итоге освободившееся место каноника досталось энергичному и трудолюбивому священнослужителю по фамилии Ливингстон из глухого уголка епархии.
Мисс Монро сказала, что где-то уже слышала это имя, и мало-помалу выудила из памяти молоденького приходского священника, который заходил справиться об Элеоноре, прослышав о ее ужасной болезни… давно, еще в Хэмли, в 1829-м. Элеонора не знала об этом визите, равно как мисс Монро не ведала о характере разговора, состоявшегося между молодым священником и Элеонорой незадолго до ее обморока и беспамятства, когда жизнь девушки повисла на волоске. У Элеоноры мелькнула мысль, что, возможно, это тот самый мистер Ливингстон – и что хорошо бы это был его однофамилец: меньше всего ей хотелось бы постоянно сталкиваться с тем, кто прочно связан в ее сознании с черной полосой в жизни, с кошмарными картинами, которые она гнала от себя. Мисс Монро, напротив, с большим воодушевлением принялась сочинять роман с участием своей воспитанницы, припомнив, что пятнадцать лет назад трогательный молодой священник выказывал горячую заинтересованность в ее судьбе. Мужчинам тоже не чуждо постоянство, история наверняка знает такие случаи, уверяла она себя, и сам факт назначения мистера Ливингстона их новым каноником косвенно подтверждал, что он поистине
Итак, все глаза были обращены на нового каноника, которому еще только предстояло узнать каждого из обладателей этих глаз, одного за другим; и, вероятно, далеко не сразу ему пришло в голову, что мисс Уилкинс – леди в черном с печальным и бледным лицом, не пропускающая ни одной службы, заботливо опекающая приходскую школу, – та самая мисс Уилкинс, светлое видение его юности! Ее выдала бесконечно милая улыбка, с которой она смотрела на старательного ученика, хотя что значит «выдала»? Нельзя выдать то, чего никто не скрывает. Сраженный своим открытием, каноник Ливингстон тотчас вышел из класса и, проведя у себя дома час или около того, направился к миссис Рэндалл, особе, известной тем, что она лучше, чем кто-либо в Ист-Честере, осведомлена о делах соседей.
На следующий день он нанес визит мисс Уилкинс. Она предпочла бы, чтобы он по-прежнему пребывал в неведении: мучительно находиться в обществе человека, самый вид которого, даже на расстоянии, возвращает тебя к прошлым несчастьям. Элеонора сидела в столовой за шитьем, когда ей доложили о мистере Ливингстоне, и прошло несколько минут, прежде чем она собралась с духом и перешла в гостиную, где с ним уже вступила в разговор мисс Монро – сама любезность и радушие. Чуть сдвинутые брови, чуть поджатые губы, чуть сильнее проступившая бледность – вот и все, что разглядела мисс Монро на лице Элеоноры, заранее нацепив на нос очки с намерением ничего не упустить. Элеонора перевела взгляд на каноника – он шагнул ей навстречу с протянутой рукой, и румянец на его щеках определенно стал гуще. И только. Но на этом зыбком основании мисс Монро воздвигла множество замков. И когда они начали осыпаться один за другим, ей пришлось признать, что все ее чертоги – не более чем беспочвенные фантазии. В крушении своих надежд мисс Монро привычно винила Элеонору, ее неколебимое спокойствие, которое так легко принять за холодное равнодушие, и ее упорное нежелание позволить мисс Монро пригласить каноника Ливингстона на чай в узком кругу друзей, хотя время от времени они устраивали у себя подобные встречи. Впрочем, каноник продолжал посещать их – примерно раз в две недели – и сидел час с небольшим, украдкой поглядывая на часы, прежде чем откланяться: у проницательной мисс Монро сложилось впечатление, будто он уходит, потому что должен, а не потому, что хочет уйти. Иногда мисс Монро принимала его вместе с Элеонорой, иногда одна, если Элеоноры не было дома; в последнем случае мисс Монро замечала – или ей это только казалось, – как он с тоской смотрел на дверь всякий раз, когда снаружи доносились какие-то звуки. Он явно избегал любых упоминаний о Хэмли, и в этом мисс Монро видела дурной знак.
После долгой череды однообразных лет, когда ни одно событие не задевало впрямую частной жизни Элеоноры, за единственным – но каким! – исключением в виде свадьбы мистера Корбета, произошло нечто глубоко ей небезразличное. У себя дома скончался мистер Несс. Элеонора узнала об этом от мистера Брауна, священника, жившего неподалеку от Хэмли, за которым послали слуги мистера Несса, когда наутро обнаружили, что хозяин задержался в постели не по причине крепкого сна, а по причине сна вечного.
Мистер Браун, друг и душеприказчик покойного, письмом известил Элеонору о том, что, согласно завещанию мистера Несса, ей назначается пожизненная рента от дохода, который сможет принести оставшееся от покойного скромное имущество за вычетом некоторых обязательных выплат, и что для вступления в наследство ей необходимо по возможности скорее приехать в пасторат Хэмли, чтобы распорядиться, как поступить с книгами, мебелью и всем прочим.
Элеонора боялась ехать, однако не могла уклониться, хотя бы из чувства любви и долга к умершему другу. За все шестнадцать или семнадцать лет жизни в Ист-Честере она почти не выезжала из города, а новомодный способ передвижения внушал ей необъяснимый страх. Да и вообще, вернуться в Хэмли – в места, с которыми она простилась навсегда! У нее не было привычки говорить о своих переживаниях, но мисс Монро всегда умела читать ее молчание, и в день, когда к ним с очередным визитом пришел каноник Ливингстон, истолковала прочитанное в очень точных и резких выражениях. Она любила рассказывать ему про Элеонору и подозревала, что он любит слушать про нее. Но на сей раз он зачем-то принялся успокаивать ее, провоцируя этим еще большее раздражение. Путешествовать по железной дороге ничуть не опаснее, чем в почтовой карете, требуется лишь некоторая осмотрительность, только и всего! В среднем число несчастных случаев со смертельным исходом на железных дорогах ничуть не больше, если принять во внимание несопоставимое количество пассажиров тут и там. Да, спору нет, возвращаться после долгой разлуки туда, где прошла твоя юность, очень больно… Мисс Уилкинс нашла кого-нибудь, кто сможет заменить ее в приходской школе? По его сведениям, эта неделя числится за ней. Мисс Монро была просто вне себя от его невозмутимости и рассудительности. Через несколько часов он частично реабилитировал себя в ее глазах, когда ей вручили записку от миссис Форбс, ее доброй приятельницы и матери девиц, которых мисс Монро учила уму-разуму. Миссис Форбс писала, что от каноника Ливингстона ей стало известно о предстоящей Элеоноре трудной поездке и что она, миссис Форбс, хорошо понимает, как важно для Элеоноры и мисс Монро быть вместе в час испытания, поэтому мисс Монро может недели две или три полностью располагать собой – это более чем устраивает миссис Форбс, так как в последнее время «Джини сильно вытянулась, и доктор прописал ей морской воздух – чем раньше, тем лучше; словом, почему бы не передвинуть летние каникулы на весну, если всем это только на пользу». Не возник ли у миссис Форбс тот же вопрос, который волновал мисс Монро и который она предпочла бы оставить при себе, а именно: что стоит за хлопотами каноника об Элеоноре – обычная для доброго христианина забота о ближнем или нечто более личное? Не имея возможности разрешить свои сомнения, мисс Монро довольствовалась глубокой благодарностью: в любом случае дружеское участие дорогого стоит.
Сойдя с поезда на железнодорожном вокзале милях в десяти от Хэмли, они сели в дилижанс и доехали до почтовой станции, где их уже дожидался Диксон.