– Но деньги-то за аренду пойдут вам, я надеюсь? – обеспокоенно спросил он. – Говорят, усадьба по закону принадлежала вашей матушке, а после нее перешла к вам.
– Да-да, но я не об этом. В саду под буком, ты же помнишь…
– Как не помнить! – мрачно ответил он. – Что ни день перед глазами встает… Ночи не было, чтоб не приснилось!
– Так как же я могу уехать отсюда? – воскликнула Элеонора. – Кто знает, что взбредет в голову новым жильцам, вдруг захотят выкорчевать кустарник… Ох, Диксон, у меня такое чувство, словно все неминуемо раскроется! Ох, Диксон, опять позор на голову отца… воистину страшный позор… я этого не вынесу!
На лице Диксона резко обозначились морщины – привычная с недавних пор гримаса боли, возникавшая всякий раз, как он погружался в свои невеселые мысли и воспоминания.
– Нельзя допустить, чтоб о покойном плохо говорили, никак нельзя, – твердо сказал Диксон. – Уилкинсов всегда уважали в Хэмли, сколько себя помню, и раньше, при моем отце, тоже… Вот что я вам скажу, барышня: должны быть средства запретить новым жильцам что-то менять и в доме, и вокруг дома. На вашем месте я бы упросил попечителей, или как бишь их полагается величать, поставить условие: ничего не трогать ни в доме, ни в саду, ни на лугу, ни на конном дворе. Думаю, если вы хорошо попросите, мне разрешат остаться при конюшне, тогда я сам присмотрел бы за всем, а там уж… Придет Судный день, и все тайное станет явным, и мы без страха и стыда во всем повинимся. Устал я от жизни, мисс Элеонора, ох устал!
– Не говори так, не надо, – ласково остановила она его. – Я знаю, тебе тяжело, но подумай: к кому мне идти за советом, вот как сегодня, если тебя не будет на свете? Ты не захворал, а, Диксон? – встревожилась она.
– Нет, барышня, здоров, поживу еще. Отец мой помер на восемьдесят втором году, да и мамаше перевалило за семьдесят. Тяжко мне, это да, на сердце тяжко, так ведь и вам не легче, я ж понимаю. Одно утешение для нас с вами – позаботиться о нашем умершем. Какой молодец был когда-то! И умен, и пригож, и светлолик… Кто, как не он, рожден был для славы, а не для позора!
Они поехали дальше, лишь изредка перебрасываясь парой фраз. Элеонора размышляла о том, как ей устроить судьбу Диксона, а он, равнодушный к своей судьбе, мыслями вернулся в то время, лет тридцать назад, когда поступил конюхом к мистеру Уилкинсу-старшему и положил глаз на прехорошенькую Молли, девчонку из кухонной прислуги. Красотка Молли теперь лежала на кладбище в Хэмли, и, кроме Диксона, почти никто из живых не знал дорогу к ее могиле.
Глава одиннадцатая
Спустя несколько дней мисс Монро получила более чем обнадеживающий ответ на свое письмо касательно возможностей найти работу приходящей гувернантки в Ист-Честере. По счастливому стечению обстоятельств, ее запрос пришелся как нельзя вовремя. Местные каноники[17] в большинстве своем были люди семейные и нестарые; они с воодушевлением встретили идею привлечь мисс Монро к занятиям с их детьми и выразили уверенность в том, что и преемники их, которые по заведенному обычаю сменят их в соборе, тоже с удовольствием воспользуются ее услугами. Об этом можно было только мечтать! Мисс Монро, дочери регента, служившего в ист-честерском соборе, втайне претило по возвращении в родной город наняться в дом какого-нибудь богатея-коммерсанта; совсем другое дело – попасть к каноникам, да хоть бы и не гувернанткой, тут она никакой работой не погнушалась бы: это же как вернуться домой! Однако соборный капитул не ограничился приятным, но пустым в материальном смысле почетом: в сущности, ей предлагалось покровительство, выражавшееся в небольших, но ценных дарах, как, например, пустующий домик церковнослужителя при соборе с окнами на внутренний двор, за символическую арендную плату.
Элеонора вновь погрузилась в тоску и апатию, так что мистеру Нессу и мисс Монро, людям в обычных обстоятельствах скромным и нерешительным, пришлось взять на себя устройство всех ее дел. Они заметили, что единственный, кто ее интересует, – старик Диксон, и единственная ее отрада – видеться с ним и вместе вспоминать былое; так во всяком случае казалось ее добрым друзьям, не подозревавшим, какой нестерпимой болью отзывается в ней эта «отрада». Тщетно Элеонора изобретала разные способы забрать Диксона с собой в Ист-Честер: если бы речь шла о женщине, это еще можно было бы обсуждать, но Элеонора и мисс Монро могли позволить себе лишь одну на двоих прислугу за всё, и Диксон, хоть и на многое способный, не мог выступить в этой роли. И кроме того, Элеонора не знала, чтó в его сердце возьмет верх: любовь к родному месту и всему, что с ним связано, или любовь к Элеоноре. Впрочем, Диксону не пришлось пройти испытание выбором – ему объявили, что его служба у Уилкинсов окончена. Видя, как горюет Элеонора из-за разлуки с ним, он употребил все силы своей души, чтобы утешить ее. Осторожно подбирая слова, Диксон напомнил ей, насколько важно для него остаться в Форд-Бэнке при новом хозяине: так он всегда сможет узнать о планах по переустройству сада, хранящего страшную тайну, и постарается пресечь их. В этом вопросе Диксон проявлял необычайную настойчивость, хотя Элеонора с неменьшим упорством уверяла его, что мистер Джонсон четко прописал в арендном договоре запрет на любые изменения в существующей планировке дома и приусадебной территории и беспокоиться тут не о чем.
Ко всеобщему изумлению, мисс Уилкинс без малейших колебаний рассталась с обстановкой Форд-Бэнка. Даже мисс Монро была слегка фраппирована столь явным отсутствием у Элеоноры каких-либо сантиментов, хоть и держала свое мнение при себе и, напротив, оправдывала решимость своей воспитанницы, рассказывая направо и налево, как мудро она поступает: громоздким, помпезным столам и креслам совсем не место в тесных комнатушках их будущего дома на соборном подворье в Ист-Честере. Никто не ведал, что Элеонорой движет так называемый инстинкт самосохранения, побуждавший ее любой ценой, хотя бы через адовы муки в настоящем, избавиться от навязчивого кошмара воспоминаний. Она мечтала начать новую жизнь в далеком чужом краю, в незнакомом доме, свободном от призраков прошлого, – ей казалось, что для нее это единственный шанс не сойти с ума. Только бы продержаться до того часа, когда с приготовлениями к переезду будет покончено, не раз думала она. Бедной девушке не с кем было поделиться своими чувствами – кому, кроме Диксона, могла бы она довериться? Да и не сумела бы она разобраться в них, объяснить их даже самой себе. Все, что знала Элеонора, – это что она на грани безумия. А если разум изменит ей, она может нечаянно выдать отца! За все время сборов она ни разу не всплакнула, словно ею овладела покорная безучастность. И только когда мисс Монро, жалобно всхлипывая, призвала ее выглянуть в окно почтовой кареты и кинуть прощальный взгляд на церковный шпиль оставшегося позади Хэмли, на глазах у нее выступили облегчающие душу слезы.
Темным октябрьским вечером Элеонора впервые увидела подворье собора в Ист-Честере, где ей предстояло провести остаток дней. В отличие от Элеоноры, безвыездно сидевшей в доме священника все последние недели их пребывания в Хэмли, мисс Монро совершила несколько рейсов в Ист-Честер и обратно и теперь ощущала себя радушной хозяйкой, которая с гордостью показывает дорогой гостье свои владения – красивый старинный город и их будущий общий дом.
– Смотри, прямо за этими старыми стенами – сады каноников, только сейчас из-за нашего багажа кучер повезет нас в объезд. Островерхая крыша, в том месте, где из стены растет очиток, – дом каноника Уилсона; я буду давать уроки четырем его дочкам. А вон соборные часы! Как я любила в детстве слушать их гулкий низкий бой! По сравнению с ним голоса других церковных часов в нашем городе казались жиденьким дребезжанием, и я очень гордилась «своими» часами. Видишь, грачи возвращаются в гнезда на вязах – может быть, те же самые, что жили в садах на подворье, когда я росла. Говорят, грачи живут очень долго – я уверена, что это те же самые! Отлично помню, как они кричали тогда… Вижу, ты улыбаешься, Элеонора, но теперь я понимаю, что значат строчки из Грея, которые ты так мило декламировала: «От вас ветр легкий повевает, и с крыл прохладу мне лиет; покоит душу утомленну, вторую мне весну дает»[18]. Ну вот мы и приехали. Мощеная дорожка ведет к парадному входу, но самые уютные комнаты у нас на задней стороне, оттуда видно все подворье – и собор, и липовую аллею, и покои декана, и гнездовье грачей.
Дом был крошечный, кухня помещалась рядом с входной дверью, оставляя некоторый простор для столовой, откуда через застекленную дверь можно было выйти в огороженный садик, а оттуда – на соборный двор. Наверху, на фасадной стороне, была спальня, которую мисс Монро выбрала для себя, пояснив, что хотела бы видеть из своего окна столь памятные ей задворки домов по Хай-стрит; Элеоноре она отвела уютную комнатку прямо над маленькой гостиной – из этих помещений открывался вид на большой, торжественно-красивый собор и все исполненное мирного достоинства подворье. Ист-честерский собор построен в нормандском стиле, с невысокой массивной башней, величественным нефом и хором[19], в котором тесно от исторических надгробий. Элеонора сразу стала регулярно ходить на утренние и вечерние службы. Молитвенная атмосфера храма благотворно действовала на ее истерзанное сердце, а необходимость строго соблюдать церковный распорядок заставляла ее делать над собой ежедневное усилие: лучшего средства против хандры, пожалуй, нельзя было придумать.
Постепенно мисс Монро обросла кругом общения. Она то и дело находила в городе старых друзей или их отпрысков, а кто-то и сам находил ее. Серьезные, но неизменно доброжелательные каноники, чьим детям она давала уроки, иногда навещали ее вместе с женами, чтобы потолковать о прежних деканах и капитулах – кого-то она знавала лично, кого-то понаслышке; выйдя от нее, они говорили меж собой о ее хрупкой молчаливой подруге мисс Уилкинс и о том, какими плодами из фруктового сада или заготовками на зиму можно было бы разнообразить рацион мисс Монро, чтобы сделать его чуть более соблазнительным для худосочной Элеоноры: хозяйкой дома по умолчанию считалась мисс Монро, особа деятельная и во многих отношениях замечательная. Со временем Элеонора тоже нашла путь к их сердцам, не столько словами и делами, сколько всем своим милым обликом и кротким нравом, и, конечно, ее регулярное присутствие на службах в соборе не прошло мимо их внимания. А когда прошел слух, что Элеонора постоянно наведывается в приходскую школу и порой люди видят, как она идет в бедную хижину с каким-то котелком в руках, каноники принялись зазывать ее к себе на чай: мисс Монро была частой гостьей за их столом, и они надеялись уговорить Элеонору составить ей компанию. Раньше других с Элеонорой подружился декан, обходительный старый джентльмен и добрый христианин. Заметив из окна своей роскошной библиотеки, как она открывает садовую калитку, он спешил к двери, чтобы пройтись вместе с ней, и она незаметно приноравливала шаг к его старческой походке. С его отъездом из Ист-Честера в ее жизни образовалась тоскливая пустота, тем не менее она ни разу не откликнулась на его многочисленные приглашения (и не позволила мисс Монро сделать это за нее) приехать с визитом в его загородный дом. Казалось, обретя близ собора в Ист-Честере относительный душевный покой, она страшилась даже на короткое время покинуть этот мирный островок. Не откликнулась Элеонора и на призывы мистера Несса погостить у него в Хэмли, хотя раз в году они с мисс Монро принимали его у себя и по такому случаю не жалели ни сил, ни средств. Ночевал он в одном из пустовавших домов каноников, но остальное время проводил с ними, и они устраивали прием в его честь, созывая всех соборных клириков, а если те по каким-то причинам не могли их почтить, снисходили до городского священства. Их друзья в Ист-Честере хорошо усвоили, что из всех возможных подношений самыми своевременными и желанными для них будут дары, приуроченные к визитам мистера Несса, поэтому каждый, начиная с декана, присылавшего огромную корзину с отборными фруктами и цветами из своего Окстон-Парка, до викария (который знал Элеонору по работе в приходской школе), заядлого рыбака, доставлявшего к их столу свежайшую форель, – каждый в меру своих сил старался помочь им достойно принять их единственного заезжего гостя. Единственного – поскольку о другом госте их благородное окружение не ведало. А между тем этот другой навещал их при первой возможности, то есть как только хозяин предоставлял ему свободное время, достаточное для столь дальней поездки; просто о его визитах почти никто не знал, хотя в доме мисс Монро ему были рады не меньше, чем мистеру Нессу. Речь, разумеется, о Диксоне. Элеонора сумела убедить его в том, что для нее величайшим удовольствием было бы взять на себя оплату его проезда в Ист-Честер и обратно, лишь бы видеться с ним как можно чаще. Действительно, пока Диксон гостил у них, Элеонора проводила с ним бóльшую часть дня и показывала ему город – все местные достопримечательности, которые, по ее мнению, могли заинтересовать его. Но при столь тесном общении они мало говорили друг с другом. Куда разговорчивее была мисс Монро. Когда Элеоноре случалось оставить их вдвоем, она засыпáла Диксона вопросами. Так она узнала, что новые хозяева Форд-Бэнка великолепно обставили свой дом и не жалели денег на поддержание сада; что старшая из дочек мистера Хэнбери удачно вышла замуж; что галантерейная лавка перешла от Джонса к Брауну…
Выяснив это и много чего еще, мисс Монро задала наконец главный вопрос:
– Полагаю, мистер Корбет больше не ездит в Хэмли?
– Чего нет, того нет. Как после всего мистер Несс принял бы его? Но иногда они пишут друг другу письма. Старина Джоб… Вы ж помните его, мисс Монро, – служил садовником у мистера Несса, вечно топтался в холле и слушал, что говорят?.. Так вот этот Джоб слыхал разговор про мистера Корбета: оказывается, он теперь королевский адвокат[20], разъезжает по ассизам[21] и, надевши парик, произносит речи в суде.