Старый слуга, одетый как на праздник, чуть не пустил слезу, когда вновь увидел их обеих в привычном окружении, и, пытаясь скрыть волнение, поднял совершенно пустую суету вокруг их багажа. К неудовольствию станционных носильщиков, которые годились ему в сыновья, Диксон заявил, что сам отвезет тележку с вещами в пасторат, хотя годы брали свое и пару раз ему пришлось сделать остановку, чтобы отдышаться; дамы терпеливо стояли рядом и подробно обсуждали перемены в облике домов и расположении деревьев, желая дать ему побольше времени. Все равно в пасторате, который должен был стать их временным пристанищем, никто их не ждал. Почтительные слуги в черном траурном платье все приготовили к их приезду и передали Элеоноре записку от мистера Брауна, где говорилось, что он решил не беспокоить их – пусть отдохнут с дороги – и наведается к ним утром; тогда и расскажет, чтó, по его мнению, нужно сделать, разумеется, если мисс Уилкинс одобрит его план.
План был довольно прост: уладить некоторые юридические формальности, отобрать для себя какие-то книги и предметы обстановки, с тем чтобы остальное поскорее выставить на аукцион, поскольку новые жильцы захотят, вероятно, что-то отремонтировать и переоборудовать в старом пасторском доме. Элеонора погрузилась в дела и выходила только в церковь. Мисс Монро, напротив, целыми днями бродила повсюду, отмечая происшедшие за время их отсутствия перемены в городской жизни, – все перемены были не к лучшему, с ее точки зрения. Многие местные жители изъявляли желание встретиться с Элеонорой (в частности, ее арендаторы, мистер и миссис Осбалдистон), но за редким исключением, которое составляли преимущественно люди незнатные и небогатые, она никого не принимала, ссылаясь на свою занятость. Шестнадцать лет – большой срок; почти все, кто знавал ее отца в его лучшие дни, либо умерли, либо ушли со сцены; способных перемещаться осталось двое, их Элеонора приняла, еще одного-другого, совсем уже дряхлых и прикованных к дому, она собиралась проведать перед отъездом из Хэмли. Каждый вечер после работы у мистера Осбалдистона к ней заглядывал Диксон под предлогом помощи с упаковкой книг, в действительности же просто потому, что они оба нуждались друг в друге, связанные тайной, о которой никто и никогда не должен узнать. По негласному уговору оба понимали, что в какой-то день до своего отъезда Элеонора посетит Форд-Бэнк. Не дом, нет, хотя мистер и миссис Осбалдистон изъявляли готовность освободить усадьбу от своего присутствия в любое удобное для нее время, – она должна была еще раз увидеть сад, весь прилегающий к дому участок. Хорошо зная, какую боль причинит ей этот печальный прощальный визит, Элеонора тем более почитала его своим священным долгом.
В один из вечеров, время от времени переговариваясь с Диксоном, Элеонора составляла опись книг в библиотеке мистера Несса. Окна в сад были раскрыты, после майских ливней от большого куста шиповника повеяло запахом молодых листочков. Дом стоял на высоком пригорке, из его окон открывался вид на зеленые склоны, плавно спускавшиеся к реке. Оторвав глаза от бумаги, Элеонора увидала на лугу рабочих с лопатами и удивленно спросила Диксона, чем они там занимаются.
– Хотят проложить здесь железку, – ответил он. – Нынче всем подавай рельсы, вот и нашим в Хэмли приспичило, почтовых лошадей им уже мало.
В его ворчливом тоне слышалась личная обида, и недаром: он всю жизнь ухаживал за лошадьми, а в паровозах видел их подлых соперников, которые побеждают исключительно хитростью и коварством.
Слово за слово Элеонора перешла к своей излюбленной теме – принялась вновь уговаривать Диксона переехать в Ист-Честер и жить с ними одним домом: он стареет, говорила она (а про себя добавляла: даже слишком быстро стареет!), и ей хотелось бы скрасить его преклонные года своей заботой. Прибавка к ежегодной ренте, которую она получила благодаря завещанию мистера Несса, позволяла не только позаботиться о старике Диксоне, но и освободить мисс Монро, тоже не молодевшую, от обременительной необходимости зарабатывать уроками. Но Диксон отверг ее предложение:
– Премного благодарен, только поздно мне уже прыгать с места на место.
– Я предлагаю не просто поменять одно место на другое, я предлагаю тебе вернуться ко мне, Диксон!
– Все равно, в Хэмли я родился, в Хэмли и помру.
Она попыталась надавить на него, и тогда он признался, что его мучит дурное предчувствие: если оставить известную ей могилу без присмотра, все откроется – этот вечный страх отравлял ему даже короткие поездки к ней в Ист-Честер.
– Чего боюсь, сам не знаю, ведь если бы не вы, барышня, давно пошел бы и покаялся, покуда жив еще. А вот поди ж ты, чуть засну – или ворочаюсь без сна, когда кости ломит, – все мне мерещится, будто кто-то прокрался туда и копает… или дерево хочет спилить – то самое. Ну я встаю и глядь в окно… Помните окно над конюшней, которое в сад смотрит, а снаружи укрыто листьями груши-скороспелки? Там я и сплю с тех пор, как поступил на службу мальчишкой-конюхом, хоть мистер Осбалдистон без конца уговаривает меня перейти в комнату потеплее. Но я ни в какую – привык, говорю, к своему месту… Верите, в иную ночь пять-шесть раз проверяю, не шурует ли кто под деревом.
Элеонора поежилась. Он заметил и не стал больше терзать ее своими суеверными фантазиями, как бы ни хотелось ему излить ей душу.
– Сами видите, барышня, мне покоя не будет, ежели не смогу держать эту тайну вот так, в кулаке, днем и ночью, чтоб в любую минуту разжать пальцы и удостовериться: все в порядке. Нет! Уж лучше, как прежде, навещать вас от случая к случаю и знать, что милая барышня не оставит меня в беде: если Господь пожелает лишить меня сил, она устроит так, чтоб я ни в чем не нуждался. Но из Хэмли я не смогу уехать, просто не смогу! Сюда и приедете хоронить меня, когда настанет мой час.
– Не говори так, Диксон, не надо!
– Э, да что там! Великое благо – упокоиться с миром, только страшно мне иногда: настанет ли мир в душе моей? – Он направился к выходу и последние слова произнес, словно беседовал уже не с ней, а с самим собой: – Верно говорят: раньше или позже грех выйдет наружу. Кабы не ее участие в том деле, очистил бы душу и умер спокойно!
Элеонора не слышала его бормотания. Она смотрела на письмо, только что доставленное ей с просьбой ответить незамедлительно, – письмо от мистера Брауна. В этом не было бы ничего необычного (Элеонора ежедневно обменивалась депешами с душеприказчиком мистера Несса), если бы не вложенное в конверт распечатанное письмо, написанное до боли знакомым ей почерком: даже не будь на нем подписи – «Ральф Корбет», – она тотчас поняла бы, от кого оно. Слова расплывались у нее перед глазами, и потребовалось несколько секунд, прежде чем она смогла разобрать их. В словах выражалась несложная просьба, адресованная аукционисту, который взялся продать весьма ценную библиотеку покойного мистера Несса; его имя было указано в объявлении о распродаже, напечатанном в «Атенеуме»[24] и других подобных изданиях. Мистер Корбет извещал его, что не сможет присутствовать на торгах, но хотел бы заочно участвовать в них и за любую цену, какая будет назначена, приобрести редкое издание (фолио) Вергилия – в пергаментном переплете, с пометками на итальянском языке. Описание было исчерпывающим. Даже Элеонора, сама не великий знаток латыни, сразу поняла, о какой книге шла речь, поскольку когда-то держала ее в руках. Отыскать эту книгу не составляло труда. Аукционист переслал просьбу мистера Корбета своему нанимателю, мистеру Брауну, а тот – Элеоноре, чтобы испросить ее согласия. Мистер Корбет знал о предстоящей распродаже, но не о том, кому досталась библиотека мистера Несса, это было совершенно очевидно. Элеонора нашла книгу, завернула и перевязала ее трясущимися руками:
И вновь одна, и на столе раскрытое письмо мистера Корбета. Элеонора взяла его в руки и долго, до рези в глазах, смотрела на него. Казалось, клубок ее жизни внезапно размотался, и она вновь превратилась в молоденькую девушку. Потом наваждение прошло, но, вместо того чтобы уничтожить его послание (все любовные письма к ней были возвращены ему много лет назад), она снова отперла свой бювар и аккуратно убрала письмо в нижний ящичек, где хранились ее реликвии: присыпанная сухими лепестками розы записка ее отца, найденная после его смерти у него под подушкой, золотистый локон ее маленькой сестры и неоконченное рукоделие матери.
Старенький дорожный бювар, давнишний подарок отца, Элеонора возила с собой повсюду; правда, путешествовала она крайне редко. Но если бы судьба забросила ее на Новую Землю, она и там, впервые проснувшись на краю света, почувствовала бы себя дома при виде родного кожаного бювара. Элеонора повернула ключик в замке и удовлетворенно вздохнула: теперь она еще лучше экипирована для любого, сколь угодно экзотического пробуждения.
Через пару дней Элеонора простилась с Хэмли, но прежде заставила себя наведаться в Форд-Бэнк и обойти всю приусадебную территорию. Дав понять миссис Осбалдистон, что ей тяжело переступать порог своего старого дома, она не смогла отказать мистеру Осбалдистону, пожелавшему сопровождать ее на прогулке по саду.
– Видите, мы неукоснительно соблюдаем пункт нашего договора, запрещающий вносить какие-либо изменения, – с улыбкой сказал он. – Живем, можно сказать, в лесной чащобе. Честно признаюсь вам: будь моя воля, я бы все тут основательно расчистил. Но мы даже слегка проредить эти заросли не решаемся без высочайшей санкции мистера Джонсона. Ну а ваш старый приятель Диксон по пятам ходит за садовником, лишний прут для гороха срезать не даст! Такого преданного слуги я никогда еще не встречал. И работник исправный, надо сказать, хотя со своими особенностями – слишком старомодный для моей жены и дочерей, не всегда любезен.