– Да ничего. Дьякон стареет. Повторяет то, что говорил две недели назад. Нам бы пригодился кто‐нибудь свежий.
– Твои пироги по-прежнему популярны?
– Конечно, милая. Ты еще спроси, а небо еще голубое? – усмехнулась мать, разминая пальцы правой руки. – Рука немножко от артрита болит, но это мне почти не мешает. Просто приходится иногда перерыв делать.
Лоррейн поставила перед ней кружку кофе с сухим молоком и сахаром. Элинор отпила глоток, а мать прислонилась к кухонному столу, держа свою чашку с кофе обеими руками.
– А где сейчас ребенок?
– Дома.
– Ты оставила новорожденную с мужчиной?
– Наверняка его мать там.
– Все равно.
– Это не мой ребенок, мама. Она сказала, что зеленые глаза достались ребенку от ее семьи. Как это может быть, если Уильям мне не изменяет?
Лоррейн уселась напротив дочери и потянулась за пачкой «Кэмел». Сунув сигарету в рот, она зажгла ее, а потом загасила спичку, размахивая ею в воздухе. Медленно выдохнув дым, Лоррейн сказала:
– Мне случалось косо поглядывать на твоего отца, но обычно это значило, что с моими собственными глазами что‐то не так. Ничего не хочешь мне рассказать?
Элинор сразу подумала про Берни. Ей приятна была его компания, нравилось с ним общаться, но этим все и ограничивалось.
– Я тебе все сказала, мама.
Они молча отпили еще кофе.
Потушив сигарету, Лоррейн подошла к плите и положила дочери полную тарелку мяса с фасолью. Элинор съела все подчистую. Жаль, кукурузного хлеба не было.
Мать высыпала содержимое пепельницы в помойку.
– Уильям хороший человек. Доктор. И он выбрал тебя.
– Деньги – это еще не все, мама.
– Не все. Но ты заключила хороший брак. Не выбрасывай его в помойку только потому, что у Уильяма бесцеремонная и высокомерная мамаша, которая лезет не в свое дело.