Вот те раз! А пальца-то и нет! Исчез. Испарился.
Глянула на свои руки – ее пальцы на месте все. С больного пластырь слетел и не нашелся больше.
Избави, боже, от этой мистики.
В истерике Ольга разбрасывала еловые ветви.
Это была безмолвная истерика: внутри все рыдало, кричало, визжало, а на лице даже бровь не поднялась, не дернулись уголки губ. Это такая истерика, при которой рот плотно сомкнут, за него говорит тело. Шаги широкие, резкие, руки летают быстро, то и дело поправляют фуфайку, чешут щеку, хватаются за ухо. Плечо дернется – успокоится, дернется – успокоится. А потом все тело сотрясается, словно через него пустили ток. И замирает. А через секунду опять начинает дергаться.
Ольга отбрасывала ветви с мертвеца, приговаривая:
– Вот тебе! Вот! Будешь знать, как надо мной издеваться! Будешь знать, как по ночам меня пугать!
Да, этой ночью мертвец не стоял под окном, не глядел на Ольгу сквозь сомкнутые веки. Но палец его? Его. Не сам же по себе он к Ольге полз – то хозяин его прислал. Из-под еловых веток встать не смог, приказал пальцу Ольгу пугать. А безымянный и расстарался.
– Я к тебе со всей душой! – ворчала Ольга. – Я тебя укрыла, чтоб по-человечески все было, по-божески, понимаешь, а ты вон как со мной! Как сволочь последняя, вот как!
Ветки по двору разбросаны, мертвец вновь свету явился. Спокойный. Замер.
Схватила Ольга труп и потащила от избы. Выбрала самый дальний угол, самый неуютный. Бросила мертвеца к забору: пусть тут валяется.
Еловые ветки собрала и замерла посреди двора с колючей охапкой: куда ее девать? Сжечь бы в печи, да и дело с концом, но ветви эти в дом тащить не стоит – вдруг пропитались мертвечиной, вдруг вместе с ними и страхов нанесет. Еще больше, чем прежде.
Поднесла Ольга ветки к мертвецу, свалила небрежно в ногах его:
– Забирай. Твое.
Не разложила, не возвела новое еловое надгробие. Не заслужил.
Оттащить бы мертвеца, да подальше в лес, пусть бродит себе меж сосен, пусть ищет тропу к избе, пусть не найдет ее. Оттащить бы, да боязно – сугробы высокие, сугробы рыхлые: упадет Ольга в снег, а сверху на нее мертвец наляжет, вовек не отпустит. Так и сгинет она, будет потом бродить себе меж сосен, искать тропу к избе.
И не найдет ее.
Тихо. Вблизи – тихо. Вдали – тихо. Снег – и тот тихо падает, словно боится женщины: вдруг она и на него прогневается да прогонит, куда ж ему тогда прикажете падать?
На мертвеца.
На мертвеца.