Я еще не вышел за пределы Пренесте и слегка заплутал, упустив из виду основную дорогу. Пытаясь выбраться обратно, я проходил мимо громадных владений какого-то богача, в глубине которых виднелся его особняк.
Внезапно, сзади послышался гул, а потом я расслышал крики и конский топот. Обернувшись, я едва успел отскочить в сторону обочины и, от неожиданности, чуть не покатился кубарем – прямо на меня во весь опор неслись трое всадников. Скачущий первым натянул поводья и, сбавляя скорость, поравнялся со мной, элегантно прогарцевал, сделал круг и остановился. С элегантной легкостью в седле сидел молодой мужчина, лет тридцати, в богатых одеяниях. Сзади него остановились двое вооруженных телохранителей, видом и вооружением своим напоминающие армейских декурионов. Насупленные взгляды из-под шлемов не сулили ничего хорошего.
– Тебе чего здесь? Это частные владения Диокла! Ты что, очередной спятивший идиот, что будет лезть ночью в сад поцеловать крыльцо?
Я отрицательно покачал головой, непонимающе глядя на него. Вопрос звучал дико.
– Диокл? Кто такой Диокл? – уточнил я.
Лицо всадника удивленно вытянулось. Породистая его лошадь влажно фыркнула, раздувая ноздри, словно тоже разочаровалась.
– Да кто же ты, раз не знаешь самого Диокла? Как здесь оказался? Ты совсем недавно в Риме?
Я признался, что врач, недавно посещал пациента, которому стало лучше и теперь, с чистой от исполненного долга совестью, возвращаюсь в столицу. В Риме я, действительно, совсем недавно, так что много чего могу не знать и попросил простить меня за невежество, если таковое себя проявит.
Всадник слушал мою болтовню и с подозрением разглядывал, словно пытаясь взглядом пронзить меня насквозь.
– Врач, значит? Все вы лгуны и подхалимы! Ты грек? Откуда ты? Твоя латынь слишком хороша для грека.
Усталость от дороги, скромный гонорар, не оправдавший моих ожиданий от центумвира и эта самоуверенная наглость, слившись в едином оскорблении, далеко превысили мои способности к дипломатии. Я вспылил и сам себе напомнил Галена, молниеносно выходящего из себя при любой угрозе репутации и самолюбию.
– Плевал я на твое мнение о врачах, почтенный! Мой наставник сейчас лечит половину сената, а учился он у мудрецов по всей империи дольше, чем ты сидишь в седле! – закричал я, потрясая кулаком. Едва ли я выглядел грозно – невысокого роста, закутанный в плащ и в грязных сандалиях юноша, стоящий на пыльной обочине. Зато прозвучало довольно громко.
Знатный всадник слегка опешил от неожиданности, но секундная растерянность на его лице сменилась уверенной ухмылкой. Он расхохотался.
– Ну, это вряд ли! Но отчего-то мне по душе твоя дерзость, парень. И каких сенаторов лечит твой учитель?
Я назвал несколько имен, о ком успел услышать от Галена. Но с таким же успехом мог бы назвать и одно – Тита Флавия Боэта. Трудно было бы найти в Лации римлянина, что не знал бы имени действующего консула.
Уже через полчаса я сидел в атриуме огромного дома, переполненного множеством упитанных и довольных на вид рабов. Здесь с ними явно обращались куда лучше, чем у Луция Синистора, знакомого Галена на Кипре. Надушенные благовониями, они сновали по атриуму и деловито исчезали во множестве внутренних помещений, неспешно, но тщательно выполняя свои обязанности.
Марк Аппулей Диокл – сын некой знаменитости, о которой я к своему стыду решительно ничего не знал и не слышал, обещал уговорить отца показаться мне. Мои восторженные рассказы о Галене, кажется, внушили пусть маленькую, но надежду в сердце Марка. Из совсем небольшого рассказа я понял, что Гай Аппулей Диокл – его отец, пожилой человек лет шестидесяти, не раз падал с колесницы и, среди многочисленных травм, одна отняла у него чувствительность рук.
Десятки врачей осматривали его. Десятки врачей мяли, припаривали, окуривали его руки, выдумывая всевозможные приемы, в своей изощренности уступающие лишь своей бесполезности – чувствительность не возвращалась. Ладони, пальцы и плечо двигались, работали, но Гай ничего не ощущал. Долгие годы это доставляло ему множество неудобств, ведь мало того, что старик не ощущал возможных травм своих рук – он также лишался удовольствия, показавшегося мне довольно странным для бывшего возничего – лепить скульптуры.
В доме обнаружилось великое множество статуй. Из бронзы и мрамора, но также из глины и гипса – пожалуй, в таком числе я не видел их даже во дворце Азиарха в Пергаме. Многие изваяния показались мне аккуратными, но не особенно искусными и я даже подумал, что рассматриваю, наверное, что-то из собственных работ Диокла. Пока я размышлял об этом, в атриум вышел пожилой человек, облаченный в пестрый красный халат и мягкие тапочки из овечьей шерсти. Рукава халата были подняты выше локтей и мускулы, рельефно лоснящиеся на его предплечьях, выдавали человека, чьи руки прежде были необычайно сильны. Мускулы переплетались, будто узлы веревок, напомнив мне о такелаже на онерарии Антиоха, который я успел в деталях рассмотреть за двухнедельное плавание из Александрии.
– Ах, да, Квинт? Кажется, так тебя назвал мой сын – он протянул и пожал мне руку. Я немедленно почувствовал, что вовсе не ошибся на счет их силы. Уверен, рукопожатием он мог бы вмиг сломать мне кисть, будь на то его воля.
ebooksa