Ангелы: Анабазис

— Глаза… — Михаил задумался, нахмурился, стараясь заглянуть за слепящую дымку, — Кажется… кажется… белые?

— А ногти длинные или короткие?

— Красивые.

— Длинные или короткие?

— А… — Михаил болезненно потёр лицо, сдирая пелену расплывчатости, — Длинные. Синие.

— Так. Она — блондинка или брюнетка?

— Она — совершенство…

— Волосы тёмные или светлые?

— Волосы… Такие… гребешками… — Михаил вдавил кулаки в виски — голову распирало, гудело внутри пустотой и метанием болезненных вдохов. — Не волосы это… Да… Гребень…

— Ага. А хвост?

— Хватит! — Медведев зарычал, и с бешенством закусил губу. Отрезвляющая боль пронзила до самой макушки. Поднял глаза — женщина осталась. Но стала просто женщиной. Слепящая, тонкая пелена, ореол, мерцающий пред ней, был погашен. Сознание не стремилось прорваться за пелену иллюзии, его пугало то, что ненароком оказалось видимым. Пусть даже сильное сосредоточение позволило увидеть всего лишь детали настоящего тела — это вызвало омерзение до дрожи и тошноты. Но силы воли достало, чтобы погасить воздействие чужого разума.

— Это — Гамаюн, — устало повторил Зубров. — Птичка вещая. Читает и формирует мыслеобразы человека. Способна организовывать линии судьбы, может видеть чужое будущее и прошлое, различать живое и неживое. Магический советник Королевы. Глашатай Её воли. Таких в гнёздах всего десятка два, но их хватает, чтобы миллион стерв был послушен.

— Понятно, — Михаил облизал губу, кровь не останавливалась, продолжая набухать каплями на местах укуса. — А кто за ней?

На втором роскошно-золотистом грифоне сидела тонкая фигурка, с ног до головы завёрнутая в чёрную ткань. Непропорционально длинные и худые забинтованные конечности и отсутствие движений создавали впечатление, что это мумия, выставленная для молений идолопоклонников.

Зубров вздохнул:

— Судя по всему, это — подруга Королевы.

— Она живая? — засомневался Медведев.

— Увы. Живее всех живых, — глухо усмехнулся Юра-сан и предложил: — Пошли, что ли… Перед смертью не надышишься, да и хозяйки заждались.

Адреналин гулял в крови вовсю. Сводило мышцы, мобилизуя последние резервы. А их оставалось немного. Несколько суток без еды и тепла, да грязный снег вместо воды не добавляют мощности телу, каким бы тренированным и привычным к нагрузкам оно не было. Поэтому и шли медленно, и теперь подходили, не торопясь. Напряжение стало крайним. Так и чудилось движение набрасывающихся стерв в периферии взгляда. Дёрнешься, обернёшься — да нет, всё спокойно, стоят застывшие, как статуи на портике. А всё равно — жутко.

Когда до Гамаюна осталось всего метра три, она заговорила. Вроде и простым человеческим языком, но в ушах появился медный подголосок, будто не горло звуки издаёт, а колокол, разбуженный ветром.