– Мы, вообще-то, думали скорее так, примерно, о двухстах пятидесяти тысячах, – сказал Ляйнеман.
– Это вы так шутите.
– Таков наш бюджет.
– Неслыханное дело.
Рональд Папен продал весь «Мумбай» и «Копенгаген» за четверть миллиона евро. Впоследствии он мне говорил, что сделал это лишь потому, что представил, что бы я сказала на этот счёт. И поскольку его Ким нашла бы это хорошей идеей, он согласился. На следующий же день приехал грузовик и забрал всю ткань. Остаток недели Папен потратил на то, чтобы все металлические части со склада перенести на свалку рядом, для переработки. Алик, Лютц и Ахим ему помогали, и за эти отходы он получил ещё пять тысяч евро. Единственным, что у него осталось, была коробка с болтами, которые он тщательно отобрал для себя.
Вечером он позвонил мне на мобильный, на заднем плане Октопус и Ахим пели Money, Money, Money. Он всё ещё не пришёл в себя и вообще не мог подобрать рифму ко всему произошедшему.
– Это же уму непостижимо?
– Вот и радуйся.
– Не знаю, не знаю, какое-то у меня странное чувство.
– Папа, я считаю, это просто фантастика. Теперь ты свободен.
После этого возникла долгая, многозначительная пауза. Всё ещё был слышен шум пьющей братии, но мой отец совсем притих. Потом сказал:
– У меня есть ещё действующие договоры на обслуживание. Я сохранил те болты, ну, ты знаешь. Их пока больше шестисот штук. Они-то постоянно требуются на замену.
Об этом-то я и не подумала. Пожизненная гарантия. Продажа ткани хотя и обогатила его, но это его мало интересовало. Он просто собирался жить прежней жизнью. Единственное, что эти проклятые болты скрепляли надёжно и безупречно, это моего отца с Рурской областью. И это, казалось, его совсем не беспокоило, в отличие от меня.
– Ну, неважно. Я тут подумал, не устроить ли мне каникулы, – теперь уже радостно сказал мой отец. Я знала, что этому не бывать, по крайней мере в том виде, как я себе представляла каникулы. Вероятно, он поедет в Эссен, купит себе мороженое и полежит на поляне в Груга-парке.
– Что же они собираются сделать со всей это тканью? – задумчиво сказал он перед тем, как нам попрощаться. Я ответила, что понятия не имею. Но это была неправда. Я знала это совершенно точно.
Когда я обронила слова «Фидель Кастро» и упомянула ткань маркиз, в голове у Хейко моментально затрещали шестерёнки. За несколько часов он смастерил из этих двух составных частей гигантский гастрономический концепт, в котором слились воедино чай со льдом из Флориды, еда в кубинском ресторане в Майами и его представления о привлекательном дизайне.
Спустя всего три месяца он открыл первый «Фидель Кастро» в Кёльне на Гогенцоллерн-ринг. Сегодня едва ли найдётся крупный немецкий город, где его нет, а тогда концепция была совершенно новой. Со времени появления китайских ресторанов с аквариумом и сливовым вином больше не случалось в мире гастрономических заведений таких новшеств.
Хейко нанял себе домой кубинского повара и неделями вымучивал с ним меню, которое должно было звучать очень по-кубински, но не имело права напрягать кёльнскую клиентуру. В конце концов, чоп суэй тоже изобрели не в Китае, а в Калифорнии.
Он снова и снова пробовал все блюда и при этом заменял типичные кубинские приправы – такие как мучные бананы или маниок, – менее экзотическими альтернативами. То, что у испанцев называлось «тапас», у «Фиделя Кастро» стало «крокетами», которые там можно и сегодня заказать с восемью разными наполнителями. Каждый день их поедается до десяти тысяч. Можно даже купить крокеты глубокой заморозки.
Можно сказать, что «Фидель Кастро» принёс в Европу кубинский образ жизни. Во многом это заслуга напитков. Благодаря Хейко Микулла стали популярными мальта, гуарапо, мохито и Куба либре, также на карту напитков «Фиделя Кастро» существенно повлиял ромовый уклон прошлых лет. Первый эксперимент ударил в Кёльн, словно метеорит в пешеходную зону.