– Ух ты! А еще?
Коклюшки бились в ритме лихого рила, за ногтями невозможно было уследить.
– Еще! – кричали мы.
Лицо Людмилы стало розовым и хулиганским. От смирной тихони не осталось и следа. Она смотрела на нас, а не на изделие – как будто ей и дела не было до того, что творится на барабане. Она улыбалась смело и нахально…
Надрывался магнитофон.
– Еще!
И пальцы, эти тонкие каменные пальцы цепко и молниеносно орудовали деревянными катушечками. Уже казалось – это такое колдовство, и они сами летают, они стали разумны, и еще чуть-чуть – и вырвутся эти деревяшки из человеческих рук, и улетят со стуком в распахнутую дверь…
И, завороженные мастерством, мы кричали и прыгали вокруг – восхищенные, пораженные, увидавшие чудо.
– Хватит, – сказала Людмила.
Коклюшки бессильно повисли. Мы выдохнули.
Я сжала зубы и доплела-таки несчастную сову. По сравнению с кружевами мастерицы это была наскальная надпись неандертальца, но я не жалела, что довела его до конца.
Наконец, когда все было готово, Людмила, вместо того чтобы похвалить, вдруг вынесла сову на суд людской. Такой подлости от нее я никак не ожидала.
– Давайте посмотрим внимательно. Все вместе. Может, чего-то не хватает.
– Да не, все нормально.
– Вообще класс!
– Может, только глаза.
– Ага, глаза… чего-то не хватает.
Сова и правда была какая-то прищуренная, но это казалось незначительным.
– И что делать?
– Думать. Всем думать.