– Да, наверное. Пока не решила.
– Но никто же не заметит. Ведь это… целая неделя.
– Больше. Но это ничего, и хуже бывает. Другие, может, тоже не увидят. Я увижу. Это неприятно, но придется распускать.
И до самой весны, в течение еще четырех или пяти занятий Людмила распускала свои неудавшиеся кружева, чтобы потом снова застучать коклюшками.
Это было грустно. Но это было и здорово.
Потому что было это – на всю жизнь.
На Восьмое марта мы дарили подарки учителям, а на Людмилу класс не скинулся – она ведь вела дополнительные занятия. И тогда мы решили отправиться к ней в гости и подарить коробку конфет. Дело это было не таким уж и чисто благородным. Это был повод повидать чудесного Глеба. И вот втроем, замирая от волнения, мы ехали на трескучем лифте на восьмой этаж, препираясь – кто скажет первый и кому нажимать звонок.
Звонок заверещал. За дверью зашоркали чьи-то тапки. И в дверях возник тонкий светловолосый подросток.
Мы стояли как дуры и молчали.
Глеб нас не вдохновил. Он был обыкновенный. И на нем был женский фартук. Так и стоял – в фартуке и в тапках, не подозревая, что разрушает наши девичьи мечты.
– Вы, наверное, к маме. А ее нет. Да проходите вы! Это я, если что, пирог пеку. Хотел… это… на Восьмое марта. С самого утра вожусь. Сметаны извел – жуть. Никак не получается крем, какой надо.
И он улыбнулся – мило и бесхитростно. Прямо как его мать.
– А какой надо? – спросила я, хотя даже блины печь не умела.
– Легкий, взбитый, и чтоб пузырьки не таяли.
– Дашь попробовать?
– Да конечно! Принести? Я много сделал.
– Классный крем, – оценили мы, облизывая пальцы у порога – в дом зайти так и не посмели. – Чего же тебе еще не хватает?
Глеб смущенно мялся.
Но мы догадались сами. Мама его была – Людмила. Та, что из-за одного узелка потратила неделю.
Эпизод 30