Свет померк, в ушах зашумело, ноги и руки исчезли, исчезли игрушки и дети, мир исчез… И разверзлась тугая черная воронка, в которую я падала много-много раз, – я помнила это, только это – самое страшное в моей жизни.
А потом я лежала на полу – без сил, раздавленная, перемолотая безжалостным приступом. А все они смотрели на меня. Монотонный шум черного водоворота медленно и тошнотворно вился внутри головы. Но они, конечно, его не слышали.
– Господи! Машенька! Хорошая моя, ну-ка пойдем, – наша нянечка подсунула под меня руки и подняла – легко, словно куколку.
– Тетя Зоя…
– Что, миленькая?
– Дай бусы поиграть.
– И бусы дам, и чай попьем, и… что хочешь! Только сначала лекарство выпьем.
Она несла меня и все ворковала. А по коридору навстречу нам уже мчалась, топая толстыми ногами, кудрявая краснощекая медсестра.
Потом я долго спала. А когда проснулась, нянечка была рядом. Она помнила свои обещания. На полированном столе появились три заветные вещи – тонкая гжельская чашка, конфета «Мишка косолапый» и сияющие бусы из чешского стекла. Я медленно развернула конфету и с удовольствием вдохнула запах, идущий от фольги. Мне нравился шоколад.
Дверь отворилась, и в комнату вошла заведующая.
– Опять? – тихо спросила она.
Нянечка кивнула.
– Плохо дело. Как же недосмотрели?
Нянечка вздохнула. Заведующая наклонилась ко мне. От нее пахло духами и немного потом. Над блестящими губами наметились тонкие усики.
– Машенька, – она говорила по-прежнему тихо. – Скажи мне, что случилось.
– Люда сломала мой лес, – сказала я, жуя конфету.
– О, я знаю, она не нарочно. Давай простим ее, и она не будет так делать никогда-никогда.
– Давай.
– Ох, как хорошо! Выздоравливай.
И она направилась к выходу. У заведующих всегда много дел.