– Пациент Дэвид Мюррей Розен. Десять лет. Посттравматическое стрессовое расстройство, – в дополнении к шуму прозвучал женский голос. – После трех прошедших сеансов мальчик демонстрирует отсутствие желания разговаривать с другими людьми. Во время диалога Дэвид скрещивает ноги, а также руки на груди и старается избегать зрительного контакта. Отвечает коротко, с подозрением.
Щелчок повторился, и шум исчез. Дэвид знал этот голос, как и то, откуда он звучал – диктофонная запись доктора Кэтрин Шор. Высокая стройная женщина сорока или, может быть, сорока пяти лет, с кудрявыми светлыми волосами, закрывавшими уши и большую часть шеи. Сколько раз мистер Розен видел ее в жизни, столько же у нее на носу болтались очки в тонкой круглой оправе. Она никогда не застегивала белый халат, поскольку, как предполагал Дэвид, хотела, чтобы окружающие могли изучить ее утонченный вкус в одежде. Эта женщина около года была лечащим врачом Дэвида. Хоть она ему никогда и не нравилась, но он не мог отрицать, что искренне ей благодарен за упорство и оказанную помощь. Получается, это и была отправная точка его перемен.
Прямо перед мистером Розеном в клубящейся тьме возникли человеческие очертания, напоминавшие Кэтрин Шор. Женщина стояла, склонив голову над медицинской картой, которую держала в руках, а спустя мгновение исчезла без следа.
Щелчок. Шум возобновился.
– Если погрузить воспоминания во тьму, то боль уйдет, – в голосе доктора Шор слышались печальные нотки, – но ее причины останутся ждать во мраке, чтобы подтачивать фундамент личности и рано или поздно уничтожить остатки рассудка, пустившегося в бегство.
По окончании одного из сеансов Дэвид украл ее диктофон, чтобы послушать записи, которые она о нем сделала. В тот день, добравшись домой, он заперся в комнате, залез в темный чулан и, перемотав записи на начало, нажал кнопку Play. Тьма будто бы услышала его мысли и тут же начертила прямоугольное пространство, где на полу, обхватив руками колени, сидел ребенок, рядом с которым лежал диктофон. Конечно, деталей видно не было, а лишь очертания, но их Дэвиду оказалось достаточно, чтобы дорисовать остальное.
Через какое-то время, когда пленка подошла к концу, мальчик знал многое из того, что думала доктор Шор, но никогда не произносила вслух. Прежде незнакомое слово «эскапизм» прозвучало для детских ушей как спасение. Он даже специально перемотал назад, чтобы заново послушать.
Щелчок. Шум возобновился.
– Еще Фрейд говаривал о том, что жизнь в том виде, в каком она нам дана, слишком трудна. В ней достаточно много боли, неразрешимых проблем и разочарований. Потому людям необходимы средства, дающие облегчение. Эскапизм представляет собой один из таких механизмов. И судя по всему, Дэвид пошел именно по этому пути. С одной стороны, в этом, конечно, нет ничего плохого, но с другой, если переусердствовать, то можно заблудиться в вымышленном мире. Моя задача – направлять его и держать за руку, пока он идет над пропастью по тонкому канату.
– Мяу? – под ногами послышался голос Льюиса.
– Дружок, ты пришел проверить, как у меня дела? – Дэвид нагнулся и потрепал кота по голове. – Кое-что прояснилось.
Выпрямляясь, мистер Розен увидел у себя на руке татуировку, которой прежде, как ему казалось, не было: «Не забывай о том, что мир был соткан в гневе яростного взрыва».
– Вот оно как, – Дэвид понимающе кивнул. – Льюис, согласно теории, Вселенная возникла после взрыва. Ученые точно не знают, как и почему, но бесконечно крошечная точка, имевшая неизмеримую для нас плотность и температуру, взорвалась, породив время и пространство, а также материю. Эту татуировку я сделал себе в качестве напоминания о том, что в основе моих перемен лежали гнев, боль и отчаяние. Да, я сравнил себя со Вселенной. Думаешь, не очень скромно?
– Мряу! – только и сказал кот и потянулся к хозяину, встав на задние лапы.
Дэвид, конечно же, поднял его и усадил на плечо – так им обоим было гораздо удобнее.
– Мой новый мир стал кругом света, а старый – тьмой, которой не позволено его пересекать. Но действительно ли я окрасил их в нужные цвета? И нужно ли вообще было так поступать? Не все, что люди пытаются забыть, стоит того, – какое-то время мистер Розен молчал, вглядываясь в клубы мрака, но затем ему на ум пришла молитва Карла Этингера, которую он слышал в каком-то старом фильме. – Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого.
С этими словами Блуждающий меж звезд сделал шаг вперед и пересек границу, разделявшую свет и тьму. И вот он уже вновь стоял посреди кухни в доме мадам Цереры. Он отсутствовал всего лишь несколько минут, но за это время Дэвид стал другим человеком. Он взглянул на руку и обнаружил знакомую татуировку, которая никуда не исчезла, а осталось ярким напоминанием о проделанном путешествии. Кот спрыгнул с плеча хозяина на стол, взглянул на мадам Цереру, дабы убедиться, что она не имеет ничего против, и только тогда уселся на пятую точку.
– С возвращением, дорогой, – поприветствовала странника мадам Церера.
– Спасибо, – ответил мистер Розен.
– Ты выглядишь… иначе, – она долго подбирала последнее слово, но все-таки выбрала то, которое наиболее подходило. – Стоишь более уверенно, плечи расправлены, а твои глаза… – женщина подошла ближе и внимательно изучила лицо своего гостя. – Они постарели.