Но я был удивлен. Добрыня нахмурился, сжался в пружину, будто готовый напасть на любого, кто сейчас выкажет агрессию. Он углядел вдалеке армию, кивнул мне и бросился к дружинникам, что-то крикнув им. Те, в мгновение ока, оказались рядом с нами.
Даже так? Ни тени сомнения? Даже не удивился про «казну»? Но я тоже хорош. Ведь ожидал враждебных действий, но про золото и серебро в гривнах забыл. Вернее не так — не забыл, а инстинктивно прятал ближе к себе. Странно это, наверное было — живу вне села, казна ее тоже — вне ее. Но так уж сложилось. Зато все думали, что казна у старейшин.
— Добрыня, бери пару мешков, — скомандовал я, — и за мной.
Добрыня, хоть и без особого энтузиазма, но подчинился. Взвалил на плечи два тяжеленных мешка с золотыми кругляшами и пошел следом. Серебряные гривны подхватили остальные дружинники и мы спустились с пригорка.
Казну успели отнести в дом старейшин. Добрыню оставил на охране. Надеюсь не зря. Я очень рисковал. Подсознательно ждал от сына Радомысла подлянки. Вот и проверял его золотом. А как еще узнать?
Я с сожалением думал о мельнице. Столько сил и времени потратили на обустройство, а теперь придется бросать все на произвол судьбы. Почему я раньше не подумал об этом? Ведь ясно же было, что в случае осады мельница окажется первой мишенью для врагов. А я понадеялся, что успеем все барахло с мельницы перевезти в село, когда придет время. Вот и дождался, называется.
Когда я вышел из дома старешин, как раз появился Степа.
— Степан, бери пару человек, — распорядился я, — и охраняйте золото. И предупредите всех — пусть готовятся к обороне. Я скоро буду.
Степан кивнул и помчался в к Добрыне.
Когда я, добрался до ворот, то увидел, что все уже готовы к обороне. Мужики, вооружившись кто чем — топорами, вилами, косами — стояли на стенах. Ополчение. Это обговаривалось со старейшинами. Один раз в неделю ополченцы тренировались с дружинниками. Кстати, Добрыня и Степа руководили каждый по тридцать дружинников — набрали из бывших «рабов». Микола тоже хотел, но я убедил его взять шефство над артелью рабочих.
Женщины и дети укрылись в домах. Дружина Степки охраняла ворота.
Взобравшись на стену — а это уже было не просто двойной частокол, а самая настоящая крепостная стена, с башнями и бойницами — я огляделся. Вдалеке, на дороге, все еще клубилась пыль. Но теперь уже можно было различить не только силуэты всадников, но и пеших воинов, и даже телеги с каким-то скарбом.
— Много их, — присвистнул стоявший рядом со мной Микола, который стал мне верным помощником.
— Много, — согласился я. — Но и нас немало. Выстоим.
Я старался говорить уверенно, но на душе скребли кошки. Одно дело — отбиваться от разбойников, и совсем другое — противостоять настоящему войску. Степа с Добрыней скооперировались и оставили у казны несколько дружинников. Они стояли возле меня. Старейшины тоже забрались на стену. Стояли обособленно, переговаривались.
Прошел, наверное, час, прежде чем передовые отряды врага приблизились к селу. Я стоял на стене, вглядываясь в приближающуюся армаду, и пытался разглядеть, кто же ведет их на нас.
И вот, наконец, увидел. Впереди войска, на вороном коне, ехал Душан. Рядом с ним, на серой кобыле, гарцевал Ярополк. А позади них, на небольшой гнедой лошадке, трясся какой-то старик, закутанный в выцветший плащ.
— Староста, смотри! — окликнул меня Степан, указывая рукой вперед. — Это же Прохор, староста Совиного! Вот уж не ожидал его тут увидеть.
— Выходит, все-таки сговорились, — процедил я сквозь зубы. — Все вместе собрались.
Теперь все встало на свои места. Душан, жаждущий вернуть себе власть над Березовкой. Ярополк, мечтающий о наших торговых путях и золоте. И Прохор, этот старый лис, которому, видимо, тоже пообещали кусок пирога. Вот и объединились, чтобы растерзать нас.