Очередное пробуждение отличалось от обычных, как ноябрьская грязь от январского снега. В один миг пропало все светлое, радостное, исчезла легкость восприятия мира, вместо этого накатили апатия и безволие, да к тому же голова болела так, что казалось, ее ежесекундно сжимают тиски, причем постепенно давление нарастает.
На периферии неожиданно затрещали сотни выстрелов фузей, раздалось бравое «Ура!», а чуть погодя это безумие поддержал залп батареи.
Мир вокруг вновь погрузился во мрак, но не затем, чтобы унести меня прочь отсюда, а только для того, чтобы минуту спустя выкинуть назад с раскалывающейся головой, мушками перед глазами и диким сушняком во рту. Жизнь от всего этого казалась мерзкой, и мысли о скорой смерти не внушали опасения.
К моей радости, вскоре в шатре (а это был именно он, благо в этой пародии на армейскую палатку провел не один день) появился лекарь и сноровисто влил в меня стакан непонятной вязкой жидкости. Всю подлость его поступка я осознал несколькими секундами позже, аккурат, когда последняя капля докатилась до пищевода. Из глаз брызнули слезы, мгновенно смыв иллюзорных мушек, а из горла полыхнуло натуральным огнем, но только бесцветным, и спустя некоторое время в желудке взорвалась 24-фунтовая бомба.
Было так хреново, что я даже лекаря не успел разглядеть!
Правда, несмотря на ужасы лечения, слух сохранился. Звуки полковых горнов я различал на ять, благо таблицу команд писал сам. И честно замечу, протяжные стоны, вперемешку с короткими трелями меня радовали мало. Ситуация хоть была не критической, но и радужной не являлась. Судя по всему, на всей линии обороны установилось шаткое равновесие, где перекос в одну из сторон приведет к окончательной победе.
Но проходила минута, за ней еще одна, а ничего не менялось: все та же какофония битвы, изредка прерываемая громом орудий…
Засыпая, я наконец увидел в шатре знакомое лицо – Никифор, шлявшийся непонятно где, принес лукошко, закрытое от чужого взора полотенцем, расшитым ягодами. От кого он прятал содержимое, стало понятно, когда пришел мой эскулап. Недобро зыркнул на камердинера и принялся пичкать меня своей отравой. На сей раз я уже был готов к тому, что случится в организме локальный катаклизм, вот только легче от этого не стало. За моими мучениями в тишине наблюдал Никифор: хмурился, сопел, но слова против не сказал.
Впрочем, стоило врачу, недовольно глянувшему на камердинера, уйти, как он засуетился.
– Что ж это делается, государя отравой немецкой пичкают, страхолюдины клятые! Ну ничего, я вам туточки зелья наших травниц принес, не то что эта гадость. Так что выпьете чуток, а потом и бульончика мясного… Знаю, что хочется мясца да чарочку меда хмельного, но нельзя, рано…
Седовласый дядька в такие минуты походил на наседку возле раненого птенца – кудахчет, суетится и все норовит окружить заботой. Вот только я не птенец, и все эти метания Никифора довольно быстро надоели.
– Уймись, – приказал ему.
– Как же ж? – удивился дядька, широко распахнув глаза, будто услышал чего-то странное.
– Суеты меньше, Никифор, по делу говори. Как там наши?
– О делах воинских пусть генералы болтают, а мне о здоровье твоем первая забота! – ответил камердинер, и по голосу чувствовалось, что обиделся. – Вона Прошка под шатром болтается…
– Так чего ждешь, зови!
Никифор горестно по-стариковски вздохнул и, бормоча под нос нечто неразборчивое, вышел наружу. Через несколько секунд подле меня уже стоял чуть уставший, но по-прежнему готовый к битве генерал Митюха. Внимательно оглядев меня, он заметно расслабился.
Я почувствовал, что внутри разлилась радостная волна – приятно, черт побери, когда о тебе беспокоятся не только родные, но и друзья с соратниками! По его лицу видел, что его нечто гложет.
– Говори, – командую ему.
И Прохор, вытянувшись по стойке смирно, приступил к докладу.
ebooksa