Больше ничего вытолкнуть не выходит. Сердце распирает от чувств. Оно растёт, кости трещат. Неужто эта игра и для неё стала чем-то большим? С ней творится то же самое, что и со мной? Но к чему приведёт это сумасшествие? Нам нельзя быть вместе. Нельзя забывать обо всех причинах, которыми убеждал себя держать дистанцию. Да и как теперь быть с информацией, выданной Царёвой и виной за собственный поступок? Не знаю. Ничего уже не знаю. Кроме одного. Я здесь и сейчас. С Крис. И нас с нечеловеческой силой тянет друг к другу.
Кладу ладони на её голову и подтягиваю вверх. Волосы собираются, создавая иллюзию львиной гривы. Какая же она красивая. Какая нежная и хрупкая в данный момент. Нагибаюсь и в этот раз мягко завладеваю маковыми губами. Вдыхаю запах лета, исходящий от неё. Проталкиваю язык в рот, не встречая сопротивления. Наоборот. Крис словно приглашает. Касается кончиком своего языка, но тут же прячет его. Ныряю глубже, играя в догонялки. Этот поцелуй получается робким и немного неловким. Именно таким, каким должен быть первый. Она тянется вверх, обхватывает руками шею, поднимаясь на пальчиках. Одной рукой удерживаю её почти на весу, второй продолжая фиксировать голову. Веки оседают вниз, когда языки сплетаются в чувственной игре. Слюна, её и моя, заполняет ротовую полость, но мы не отрываемся, отдаваясь эмоциональному и физическому соединению. Длинные пальцы с острыми ногтями поцарапывают шею и прочёсывают короткие волосы на затылке, вызывая внутренний мандраж. Юркий язычок Фурии, будто скромная девица из восемнадцатого века, постоянно ускользает от меня. Мы сталкиваемся губами. Электрические микроимпульсы пробегают по кровеносным сосудам. Дыхалка сбивается. Мотор расходится тяжёлыми громовыми раскатами. Губы покалывает. Перебрасываю руку на изящную спину, исследуя пальцами изгибы позвоночника, острые лопатки, впадинку внизу спины, где покоится терзающая сознание татуировка. Дрожь, не покидающая Кристину на протяжении последних двух часов, меняется. Теперь она не от страха, а от возбуждения. Её движения становятся настойчивее. Перекачанный кровью член натягивает штаны. Подаюсь нижней частью тела слегка назад, избегая искушения.
Только поцелуй. Ничего больше. Десяток причин и сотня вопросов не дают забыть нелестную реальность. Мы разъедемся по разным континентам. Кристина — дочь генерала Царёва. Её изнасиловали, и я понятия не имею, как к ней подступиться и готова ли она идти дальше. Особенно после моей дикости.
Разрываю поцелуй, но не перестаю касаться её губ в коротких ласках. Она дышит так тяжело, что небольшая грудь и затвердевшие соски на каждом вдохе вжимаются в грудную клетку. Спасает только, что я так и не снял форму. Сейчас она вместо бронежилета работает. Не стопроцентная защита, конечно, но шанс на выживание даёт.
— Крис… Фурия моя… — выпаливаю ей в рот.
Девушка улыбается. Прижимается в быстром поцелуе и шепчет:
— Твоя?
Аккуратные тонкие брови взлетают вверх. Прибиваю её крепче и хриплю:
— Ты хочешь?
— Что?
— Быть моей.
Дыхание замирает обоюдно. Я жду ответа. Она в замешательстве.
Блядь, к чему это нас приведёт? К разбитым сердцам? Как я должен буду её отпустить, если она сейчас скажет…
— Хочу. Господи… — зажимает рот ладонью, но тихий всхлип успевает прорваться. В янтаре снова блестят слёзы. — Андрюша, что же будет потом?
— Не знаю, Манюня. — выталкиваю через желание сбежать так далеко, как только возможно, пока ещё не поздно. Или уже поздно? Кладу пальцы на лицо Царёвой, глядя в глаза. — Я думал об этом раньше, но не знаю, как обойтись без последствий. Нам не стоит начинать, чтобы потом не было больнее.
— Но мы уже начали. — шелестит глухо. — И даже раньше… Я только о тебе и думаю. Реально же дурею.
Я не могу передать словами, что наматывается у меня в груди. Мы оба понимаем, чего нам будет стоить слабость, но порознь просто не выходит быть. Нас тянет друг к другу. И теперь понимаю, что дело не только в зове плоти. Душа и сердце к ней тянутся. Я просто хочу быть с Кристиной Царёвой, наплевав на то, что нам придётся расстаться.
— Не думай об этом, Фурия. — прошу еле слышно. — Давай жить сегодня и не думать о том, что будет завтра.
Не давая ей и дальше мучить нас обоих тёмными мутными перспективами, приклеиваюсь к опиумным губам. Поцелуй получается горьким, с привкусом отчаяния и будущей тоски, но я отключаю мозг, прячась за панцирем мимолётного счастья, подаренного судьбой в лице ненормальной, бешеной, горячей Фурии.
Сваливаю руки на упругие ягодицы, без напора сминая их. Подтягиваю Кристину вверх. Она обхватывает ногами торс, не тормозя сплетения языков. Но сделать это приходится, чтобы добраться до спальни. Она крепко обнимает за шею, даже когда опускаю спиной на подушку и нависаю сверху. В расширенных зрачках светится испуг. Стираю его, снова прижимаясь ко рту. Не задействуя язык, ласкаю её губами. Становлюсь на колени между её ног, держа безопасную дистанцию. Какими бы сильными не были искушение и похоть, дальше заходить не стану. Она уже столько всего пережила, особенно сегодня, что боюсь добивать её своим звериным инстинктом к размножению. Точнее, к процессу, предшествующему размножению. Царёва всё так же сжимает ноги на пояснице. Её внутреннее напряжение ощущается даже физически, и я задаюсь логическим вопросом: была ли она с кем-то после того ужасного случая, почему никому не рассказывает?