Рядом тихо плакала Саломея, подрагивали плечи и у Параски, она также сильно переживала о потерянном доме и рыдала в кулак. Эти две мои служанки жили в барских покоях и привыкли к ним. Особенно Параска боится, видимо, думает, что отправлю её в отчую хату.
— Все ли живы? — спросил я у Емельяна, которого сразу послал хоть что-нибудь узнать о случившемся и обстоятельствах.
— Да! Только Марфа в доме и была. Успела выйти. А мужики быстро прибежали и пробовали потушить, но скоро стали уже спасать не дом, а баню да мастерские с конюшней, чтобы туда огонь не перешел, — с явными нотками сочувствия говорил Емельян.
— Ну, так радоваться же нужно! — ошарашил я всех, кто с любопытством и нетерпением ожидал моей реакции.
— Барин, с вами все хорошо, али надышались дыму? Видано ли дело! Радоваться-то чему? — спросил недоуменно Емельян.
— А что живы все остались. А дом… В бане пока поживу или на конюшне. Что? Охапку сена не найдем, чтобы временно пожить в условиях, в каких Иисус родился? В сене и с животными? — пытался я храбриться, но выходило как-то так себе.
— У меня пожить можете, барин, — предложил Емельян.
— О том после, но за предложение спасибо. А гляньте внимательно, вот это чьё может быть? — спросил я, показывая шелковую красную ленточку Емельяну.
— Шелк недешев, но такие были… Так это, у сералек ваших, — сказал Емельян.
Интересное кино намечается.
— Всех их сюда! — тут же сказал я управляющему.
Тем более, что эта версия совпала с тем, о чём я сам только что подумал. У этих девчонок мотивов хоть отбавляй.
С одной стороны, могут мстить за то, что я некогда принуждал их к всяким непотребствам. Не я, конечно, но они-то этого не знают — и не узнают. С другой же стороны, могут мстить, напротив, потому что в одночасье отказал им и потребовал вернуться в семьи. Наверное, психика девчонок должна быть сломана, и после такого не каждая будет готова к сложному крестьянскому труду. Да и осуждать же будут в деревне, обзывать. Родные, и те падших дочерей могут не принять. Это пока они кормили семьи, так все молчали в тряпочку, а после молчать не будут, только и станут упражняться, кто заковыристее оскорбит, по сути, бывших барских подстилок.
И все-таки серальки ли, юные робкие девочки? Да ещё ровно тогда, когда я вернулся из суда, а вернее — пока петлял по дорогам? Нет, другие версии в этом расследовании тоже отбрасывать не будем.
Да, я собирался учинить расследование. Сегодня — дом, хотя и это уже слишком серьезно, но завтра меня просто убьют. Мало мне врагов? Нужно еще от каждого крестьянина ожидать в прямом смысле удара в спину? Мне нужно выстраивать систему безопасности своего поместья и готовиться чуть ли не к осадному положению, а не видеть в каждом человеке убийцу.
— Так… девуш… барыш… кхм, как устроились? — спрашивал я у девушек, которых быстренько привели пред светлые очи мои.
Странный, наверное, прозвучал вопрос от того, кто сидит на лавке прямо под небом и вдыхает угарный газ, все еще чадящий от сожженного дома. Самому бы устроиться.
— Благодарствуем, барин, — отвечала одна из девушек, на вид самая взрослая, возможно, даже лет шестнадцати. — Токмо голодно стало. Может, мы… возвернемся. Думали, что приедете, все по-старому будет. И семьи наши… они примут, коли мы приносить будем еду. А так… кто же опозоренную замуж возьмет? Если приданного доброго не будет.
Она сжала бледные губы, уткнула взгляд в землю и замолчала. Ну, ясно — всё, как я и опасался.
— Я услышал тебя. Буду думать, что с вами делать. Подойдете к Саломее, заполните анкету… Она знает, что это такое, поможет. Там разберемся. Каждой дам пока по пять рублей, — сказал я.