Джагатай сражался непредсказуемо, отбросив наступление врагов, которые справедливо предполагали, что Боевой Ястреб захочет вернуться во Дворец. Примарх атаковал, отбрасывая назад Гвардию Смерти, и рассекал ее строй по диагонали, но узор передвижений неминуемо загонял Хана в оборону: он наступал на пятьдесят шагов вперед, чтобы расстроить боевые порядки противника, после чего был вынужден откатываться на пятьдесят один шаг назад.
Ярость Хана вдохновила бы тысячу бардов, будь у тех возможность ее узреть. Туман принуждал примарха бороться в одиночестве: он не имел никакого доступа к тактическим данным и стоял лицом к лицу с Гвардией Смерти, в то время как его вокс и радиоответчик были заглушены снарядами – постановщиками помех. Враги гибли дюжинами – ни один из них не мог сравниться с Боевым Ястребом, и хотя Хан сражался, словно бог из древних легенд, но он был всего лишь одним воином, что стоял против целой армии – а ведь даже сыновья Императора не были неутомимыми и не имели бесконечной удачи в бою…
Первый удар пробил его броню после сорокового убийства. Один из сыновей Мортариона ударил Джагатая сзади в колено, пока тот сражался с четырьмя воинами впереди. Оружие, которым он пытался убить примарха выглядело, словно обычный боевой нож, но настойчивость и упорство помогли легионеру пронзить сочленение доспеха. Хан ощутил удар, словно гневное жгучее жало, и нападавший поплатился за это своей жизнью. Джагатай прыгнул назад, держа в руках талвар, и дарованная Императором сила обрушилась на разлагающийся керамит и позеленевшую голову под ним. Примарх гневно взревел, нанося удар, разрубивший нагрудники предателей, и отбросил нападавших назад: трое погибли в буре разрушительных молний – их внутренности открылись химическому туману – четвертый потерял левую руку, а пятый получил удар по голове, который развернул Гвардейца Смерти и сбил с ног. Хан прикончил бы и его, но вместо этого потянулся к поврежденному левому колену, пытаясь вытащить застрявший в доспехе нож.
При первой попытке избавиться от пробившего колено клинка его пальцы соскользнули с окровавленной рукояти, а вторая была сорвана новой атакой.
Нож вонзился в плоть Хана сантиметров на семь в глубину, не больше, лишь слегка оцарапав сустав – а он получал опасные ранения от куда более смертоносного оружия и продолжал сражаться. Надеясь, что улучшенная физиология поможет притупить боль, Хан рванулся вперед, но в этот момент почувствовал, как сила покидает его тело вместе с кровью, которая не желала останавливаться.
Умер еще один легионер, а затем ещё. Гвардия Смерти осыпала Джагатая взрывчаткой: XIV-ый Легион обстреливал свои собственные войска, отчаянно жаждая умертвить примарха. Хан гадал, видел ли Мортарион происходящее и не он ли мрачно приказал своих сыновьям убить Ястреба, чего бы это ни стоило – в поступке чувствовался бездушный прагматизм, присущий Повелителю Смерти.
Туман закружился вместе с огненным дождем, поднимаясь вверх и открывая взору орду воинов в грязно-белом и зеленом. Жар распространился от ножа, пронзившего плоть примарха, заражая кровь лихорадкой. Непокорный, Хан все еще боролся, но тревога коснулась его сердца: никогда за всю свою жизнь он не страдал от недугов, но отчего-то Джагатай сразу же инстинктивно распознал надвигающуюся болезнь. В конце концов, в каком-то смысле он был человеком. Кости ломило так, словно они были погружены в лед, а плоть пылала, подобно горну, в то время как со лба капал пот. Хан взглянул на испорченных сыновей своего брата и задумался, насколько же ужасен был пакт с темными силами, что изменили Гвардию Смерти и дали ей силу, способную отравить примарха?..
– Мортарион! Что ты наделал?! – закричал Боевой Ястреб.
Ответом ему было только молчание.
Тело примарха боролось с инфекцией. В иные моменты наступало облегчение, но оно стремительно угасало, когда яды клинка преодолевали каждое ухищрение, которое разыгрывала защита его искусственной физиологии. Джагатай снова схватился за нож – его огромный талвар уничтожал предателей, но у примарха не хватало времени, чтобы вынуть из раны отравленное лезвие – оно слишком крепко засело в его плоти, а рукоять была слишком тонка для пальцев Хана.
К горлу подступила волна желчи. Конечности Ястреба дрожали. Он замедлил шаг. Враг подбирался все ближе, подобно стайным хищникам степей Старой Земли, которые подкрадывались к могучим зверям тех времен.
Следующий удар Хана был столь слаб, что легионер Гвардии Смерти без труда его отразил. Руки, облаченные в зеленые, словно водоросли, латные перчатки, схватили примарха за предплечье. С гневным ревом Джагатай вырвался на свободу и какое-то время непоколебимо стоял, пока предатели не бросились вперед, рубя и коля его изуродованным оружием, и повалили на землю.
«Хан ханов заканчивает свои дни», – подумал Боевой Ястреб, – «Но не в море травы, не в последней славной атаке, а истерзанный и поваленный на грязную землю… ».
Сыновья Мортариона боролись с Джагатаем: грязные отравленные клинки проделывали борозды в керамите его лат, пока легионеры пытались добраться до суставов рук и ног, шеи или паха, ползая по нему, как паразиты. Примарх сбросил предателей один раз, затем второй, но в третий его полные мучений телодвижения едва ли можно было назвать рывком. Тело Хана пылало от заразы внутри.
Силы покидали Ястреба.
Создание грязных богов – нет, более этот легионер не был творением Императора – вышло вперед с огромным ржавым топором, готовясь нанести последний удар.
Удара палача.
– Я – Джагатай–Хан! – закричал примарх, и пыл его слов заставил отпрянуть врагов. – Я Джагатай-Хан, верный сын Императора, и я славно ездил верхом!
Топор взметнулся вверх, к самому небу, и замер. Никогда более ему не суждено было опуститься на голову Ястреба, ибо легионер, поднявший его, упал навзничь.
Его обезглавленный труп повалился под тяжестью вскинутого оружия.