Всадники, взяв в тесный оцеп своего господина, насилу пробивались вперед, клином рассекая сгрудившихся. Повсюду среди шляп и косынок, как в половодье, островками возвышались элегантные ландо и коляски вперемежку с горбатыми крестьянскими фургонами.
Мадрид остался за призрачным горизонтом соленой пустыни Атлантики. Вест-Индия говорила испанским языком, но язык этот был иным: на непререкаемое в Старом Свете в Новом смотрели, как индюк на зерно.
Мексиканцы… Об этом шумном народе Диего знал понаслышке. Разве лишь то, что он абсолютно непредсказуем, темен кожей почти как индейцы, и уничтожает безумное количество тортильи и энчиладос125.
Дон бросил черный от слюны горький окурок сигары, в сердце застряла игла беспокойства. Над доминионом испанской короны сгущались тучи измены. Он раздраженно полоснул взглядом напряженные лица толпы, память цепко держала слова его высокопревосходительства сеньора Лардиссабаля126: «…Никаких проводников до встречи с генералом Кальехой дель Рэем, всякий предать способен!»
Наконец они добрались до грубо сколоченного помоста с каменными столбами по углам и деревянными балками при цепях и крючьях. Толчея зажала в тисы. Майор, не скрывая досады, утерся замшевой перчаткой. Пот чернил влажной полосой тулью его велюровой шляпы.
В середину каре, где оказался малый отряд дона Диего, допускалась лишь знать: золото с серебром аксельбантов и эполет в шелесте вееров, под сенью летних зонтиков дам.
И вновь, заглушая людской рокот, затрещали барабаны. Послышался высокий, дерущий ухо голос фанфар. Солдаты взяли «на караул». Вздрогнула и притихла толпа, расступившись живым и глазастым коридором. Донесся гремучий перезвон цепей и хриплые окрики стражи. Площадь загудела, силясь разглядеть действо.
Их было с полсотни, избитых, в грязном рванье, с полсотни смертников, запорошенных известковой пылью Новоиспанского тракта. Окровавленные и потерянные, они смотрелись диким контрастом на фоне млевших в сонном равнодушии дворцов, безъязыкой толпы и воздуха, наполненного криком безумных стрижей и ласточек.
Среди них можно было сыскать гладкие черные волосы и острые скулы гордых тараумара127, и каменный лик апачей128; скульптурный профиль конкистадоров и тут же, чуть в стороне, дерзкий взор мексиканского племени; жилистое сложение погонщиков скота и крепкую поступь переселенцев с востока, явившихся в Мексику в поисках обетованной земли еще задолго до того, как могущество Великой Испании стало клониться к закату.
У лестницы, ведущей на эшафот, инсургентов осадил конвой. Оживился палач: его длинные, загорелые пальцы нежно тронули лезвие двуручного меча.
Диего удивленно вскинул бровь, ему показалось, что палач лукаво подмигнул, и именно ему…
Зазвенели шпоры, к его преосвященству, придерживая саблю, подскочил сухолядый сержант и горячо зашептал что-то на ухо. Тот ответил недовольной гримасой. И сделал вялый знак рукой. Сержант рявкнул металлически ясным звоном:
− Пошли-и!!!
Крупная дрожь сотрясла плечи осужденных; затравленные, слезящиеся взгляды заметались, в последний раз судорожно хватая густую лазурь неба и душную зелень платанов.
И вновь Диего испытал растущее беспокойство. И не было оно спаяно с происходившей казнью, отнюдь, это дело обычное: и Мадрид не гнушался воскресным утром умываться кровью… Другое принудило ёрзнуть в седле. Внутренний голос заставил майора внимчиво прислушаться к речи человека в сутане. Полускрытый капюшоном горбоносый профиль и вялый взмах руки почудились ему необъяснимо знакомыми, будто яркий, но крепко забвенный сон.
Дон нервно привстал в стременах, чтобы лучше ухватить лик падре, но поздно… Складки мантии расправились, и сутулая фигура, скользнув по ступеням, растворилась в пестрой ряби горожан.
Первая пятерка, изжаленная штыками, вогналась на эшафот. Смертникам раздали свечи зеленого воска. Запалили. Пламя дрожало в руках, покуда ожидали святейшего указа о помиловании. Надежды рухнули, начался обряд смертной казни. Рябой пресвитер129, сменивший его преосвященство, отпускал грехи, страстно обращаясь к Господу. Жандармы содрали лохмотья с несчастных; полуголые тела с дроковой веревкой на шее, лихорадочный блеск воспаленных глаз, стон падающих на колени, взлетающая над головами зеркальная полоса стали…
Площадь тяжело ахала всякий раз, точно волна, разбивавшаяся о берег… Палач рубил красиво: хэкнув, что дровосек, он опускал меч. После такого удара голова не катилась, не прыгала кочаном. Не шелохнувшись, она оставалась на помосте, а бритоголовый кат130 подхватывал ее за волосы и, показав ревущей толпе, швырял в большую корзину. Кровь фыркала из рассеченной плоти, и зеленый каскад мух звенел над ней.
Конвой щелкнул ключами, сбрасывая железа − следующая пятерка с тупой обреченностью проскрипела на эшафот. Два негра, беглых раба в замызганных штанах из парусины, краснокожий старик с волосами белее снега, что неровными концами касались морщинистого живота, и два мексиканца, один из которых походил на спелую грушу, −оба в расшитых шелком цветастых жилетах, дырявых сомбреро и кожаных сапогах. Тихо было, тяжисто дышали, покуда пресвитер торжественно подносил распятие к губам. На кончике его носа восседало пенсне в серебряной оправе с выгоревшими разноцветными шнурками, которое, судя по всему, доставляло владельцу большое неудобство.
Крест коснулся замыкающего, когда грянуло зверино-бунтарское: «Режь испанских собак!»
ebooksa