Его идея: учение преп. Максима развивалось по мере ослабления византийской правительственной власти, само способствуя возрастанию разрухи. Он настолько увлекся этой идеей, что позволил себе забыть, что арабы завоевали Палестину еще до издания экфесиса, и что <поэтому> затворничество преп. отца до́лжно полагать раньше этого времени.
В своем палестинском уединении Георгий вряд ли мог что-либо знать о порядке издания экфесиса, содержание которого он, притом, представляет смутно. Возможно, что и издание этого эдикта он тоже искусственно поставил в связь с посланием Кипрского собора. Во всяком случае, обстоятельства издания экфесиса хорошо известны: он был заготовлен Сергием еще в 634 г. и издан спустя 5 лет по его настояниям. [3082] А если связь между Кипрским собором и изданием экфесиса признать вымышленной, то и дату собора можно повысить до 635 г. У Георгия, мы, таким образом, имеем, собственно, три разрозненных рассказа. Из них, собственно, только в первом — в повествовании о Кипрском соборе — он выступает в качестве очевидца.
Спрашивается, насколько достоверны эти рассказы, если их даже рассматривать в отдельности?
Рассказ о соборе отличается обилием деталей, располагающих в его пользу. Но в нем много странного и подозрительного. Сбивчивы, прежде всего, сообщения Георгия о деятельности преп. Максима до собора и о его учении, споры о котором представляются у Георгия причиной созвания собора (75а), хотя в то же время и самый собор рассматривается как повод к обнаружению нечестия (74 об. а). Что преп. Максим мог против севириан защищать дифелитство и раньше 638 г., это оспаривать мы не имеем данных. Но что он еще до 634 г. написал 4 книги в защиту дифелитства, это, насколько мы представляем хронологию творений преп. Максима, представляется нам недопустимым. Раньше 639 г. мы не знаем ни одного сочинения преп. Максима по монофелитскому вопросу.
Очевидно, Георгий берет догматико-полемические творения преп. отца вне хронологических рамок.
Далее, спора о волях до 638 г. не было: все разногласия вращались лишь около вопроса об энергиях. Георгий смотрит на учение преп. Максима сквозь призму позднейшей стадии монофелитских споров. Наконец, патриархи разногласили не по поводу учения преп. Максима, а по вопросу об энергиях, откровенно поставленному Киром Александрийским. Георгий, видимо, намеренно затушевывает обстоятельства возникновения спора. Странно при этом, что упоминание о синодике св. Софрония он вводит лишь побочно в свое повествование и почти игнорирует в своей «Истории» этот важный документ. Вообще подозрительно то, что сведения его раньше Кипрского собора не простираются, как будто только с момента подготовки этого собора он появляется на сцене истории. А еще подозрительнее то, что Георгий как бы совершенно забыл, что собор имел место во время военных действий арабов на окраинах Палестины, и что вряд ли в это время св. Софроний мог спокойно помышлять о соборе. Но как бы то ни было, правдоподобно все же, что св. Софроний мог по поводу сдержанного ответа Аркадия на его синодику добиваться соборного рассмотрения дела. Вряд ли только на этот собор должен был явиться преп. Максим с апологией <своего учения>, ибо, как мы уже отмечали, спор с именем преп. отца еще не имел связи. Все это — прикрасы, изобретенные в перспективе отдаленной исторической ретроспекции.
Как смотреть на деятельность Аркадия Кипрского? Георгий его представляет монофелитом. Иоанн Никиусский, если только <он> в данном случае не выдает за факт своих заключений по комбинации источников, считает его другом Кира. Однако сам преп. Максим [3083] ставит его в рядах поборников православия, тех, что до последнего издыхания не переставали взывать к Константинопольским патриархам с увещеваниями отказаться от экфесиса и ереси. Правда, после Аркадия к числу таковых преп. отец относит и Гонория, на счет православия коего он имел довольно странное предубеждение, однако, судя по сочинениям к Марину Кипрскому, можно полагать, что на православие Аркадия он весьма твердо полагался и ожидал от него поддержки. [3084]
Аркадий, таким образом, никогда не смотрел на преп. Максима как на еретика, а скорее держался обратного взгляда. Но он не порывал еще сношений с монофелитствующими патриархами (ибо и ересь их еще не обнаружилась в надлежащей степени) и не придерживался боевой политики.
Указ Ираклия от 624 г. о запрещении проповедовать о двух энергиях он, по-видимому, принял пассивно. Под его управлением Кипрская церковь никаких резких выступлений против монофелитов не предпринимала. Потому преемник его Сергий в послании от 29 мая 643 г. к папе Феодору от лица собора Кипрского и говорил о его сдержанности и милосердной терпеливости. [3085] Аркадий мог, таким образом, занимать примирительную позицию, мог даже предпочитать политику замалчивания спорного вопроса (как и Гонорий), мог предлагать св. Софронию во избежание раздоров трактовать учение об энергиях как предмет исследования, а не догматически решенное обязательное положение, но вряд ли он мог «высказывать презрение» св. Софронию в письме или обличать «неверие» св. Софрония на соборе, и притом в более резкой форме, чем этого хотел бы сделать Кир. Очевидно, подобное представление об Аркадии — плод известного предубеждения Георгия и широкого размаха его фантазии. Аркадий, в действительности, склонялся к Софрониевой точке зрения. Иначе трудно было понять, почему св. Софроний обращался к нему с письмом и просил посредничества, и почему Аркадий, не сочувствуя учению св. Софрония, мог все же стоять за составление в духе его соборного послания к императору Ираклию. Это было бы странным противоречием, одним из тех, что могут вместиться только в голове Георгия.
Может показаться странным, как это Аркадий мог выступать в качестве примирителя и почти третейского судьи патриархов, тогда как в этой роли обыкновенно выступал папа Римский, который в это время как раз именно и старался привести к соглашению св. Софрония и Кира. [3086]
Но указанное освещение факта так же неверно, как и то утверждение, что патриархи разногласили именно из-за учения преп. Максима. Дело шло о столкновении между Киром и св. Софронием. Другие патриархи привлекаются, собственно, в качестве третейских судей. Поэтому и послания свои Аркадий прежде всего отправил к Киру, как заинтересованной стороне, потом — к Гонорию и Сергию. И первый явился лично, а последние прислали <своих> представителей. Потому и послания к императору отправлены были с представителями Аркадия и двух заинтересованных сторон. Аркадий при этом не по собственному почину выступил с предложением такого примирительного собора, а по предложению св. Софрония. В этом смысле его выступление в данном деле вполне возможно.
Кипрский собор в воображении Георгия рисуется монофелитским. Преп. Максим побоялся идти на него, узнав о его составе. Учение преп. Максима здесь объявили «нечестием». Доминирующее положение занимал Кир. Аркадий готов был даже анафематствовать веру св. Софрония. Но с другой стороны, Георгий не может скрыть, что многие епископы были за Максима, и утверждает, что послание от собора было составлено в духе учения Максима, и притом не в таких выражениях, чтобы ему выносилось осуждение. Последнее обстоятельство показывает, что монофелитский оттенок собор принял только в изуверском сознании Георгия, что большинство собора — Аркадий и св. Софроний со своими епископами — было на стороне православия, что противниками его могли быть только Кир с его епископами, да сам Георгий.
Но этот самый Георгий, будучи отъявленным монофелитом, в то же время выставляет себя учеником св. Софрония. Очевидно, сознание его обладает такой степенью монофелитской преломляемости, что может вмещать в себе самые противоречивые факты и построения. Освещение собора дано им одностороннее и неправильное, можно сказать, извращенное.
Посылал ли преп. Максим на собор книгу, сказать нельзя. Ее. во всяком случае, в дошедшем рукописном предании нет. Писал ли собор послание Ираклию, отрицать нет оснований. Ираклию посылали свои доклады по вопросам религиозным и Кир, и яковит Афанасий Антиохийский.
Итак, в рассказе Георгия о соборе многое можно считать маловероятным, наносным, привнесенным монофелитской тенденцией автора. Собор был не из-за преп. Максима, а из-за св. Софрония; преп. Максим только оказывал поддержку св. Софронию; Аркадий не был монофелитом, и собор его не носил специфически монофелитского характера: он не пошел далее исследования учения св. Софрония как научной доктрины. Вот то, что нужно признать, если допускать, что под скорлупой рассказа Георгия скрывается все же какая-то историческая действительность.
Но был ли самый собор? К сожалению, все другие источники хранят о нем полное молчание. [3087] Не упоминается о нем ни в известном послании Сергия Кипрского, ни в Libellus synodicus. Само по себе молчание не может быть решительным аргументом. Сергий говорит, собственно, только о мерах, принятых против Пирра и по отношению к Павлу. Libellus synodicus не упоминает и о соборе Епифания Кипрского, бывшем незадолго до Вселенского собора. [3088] В общем, если допустить, что Георгий, выдающий себя за очевидца этого собора, хотя и изувер, но не шантажист с прожженной совестью, то существование какого-то Кипрского собора ок. 635 г. допустить все же придется, как бы ни странным вообще представлялось молчание о таком соборе, на котором были представители всех патриархатов, кроме Антиохийского. Может быть, относительная нетвердость, некатегоричность его решений была тому причиной.
Рассказ об издании экфесиса не свободен от неточностей, но, в общем, отвечает действительности. Указание на роль в этом деле Кипрского собора представляет собою просто искусственный мост для перехода от повествования о соборе к новому рассказу.
Рассказ о затворничестве преп. Максима возбуждает новые и серьезные недоумения. С точки зрения Георгия, выходит, что преп. Максим по издании экфесиса смирился, ушел в затвор, и в Церкви был мир до смерти Ираклия и появления арабов, каковые события, видимо, хронологически сближаются. С появлением арабов снова началась пропаганда преп. Максима, которая быстро затем перекинулась в Африку. В общем, преп. Максим до смерти Ираклия или даже до восстания в Африке (646 г.) прожил в Палестине. Но это совершенно неверно. Уже в 639 г. преп. Максим сносится с Римом и пишет по поводу издания экфесиса послание к карфагенскому игумену Фалассию, [3089] к которому еще в 637/639 г. написал свои Quaestiones ad Thalassium, и уже в 640 г. прямо заявляет, что живет в Карфагене. [3090] Несомненно, преп. отец бежал туда от нашествия арабов, которых он так боялся, [3091] т. е., по крайней мере, ранней осенью 636 г., когда в решительном бою при Ярмуке (20 августа) проиграна была судьба Палестины. [3092] Отсюда заключаем, что хотя еще можно утверждать, что в конце 634 г. и в эпоху Кипрского собора 635 г. преп. Максим был вместе со св. Софронием в Палестине, но говорить о пребывании его там после экфесиса (638 г.) нет никакой возможности. Оно имело место до Кипрского собора и, по-видимому, выходило из кругозора непосредственного созерцания Георгия, которое, как мы видели, все вошло в Кипрский собор, так что знать о нем Георгий мог из вторых рук, может быть, по рассказам в Сувивском сирийском монастыре, соседнем с монастырем вессов. [3093] Так как 631–634 гг. преп. Максим провел в Африке, то, очевидно, затворничество его можно относить только ко времени не позже 630/631 г. Мотив этого затворничества, указываемый Георгием, конечно, вымышлен для связи с предшествующим рассказом. Прекращено оно было бегством от набега арабов в 630 г., а не тем, что переход Палестины под власть арабов открыл преп. Максиму свободу для пропаганды своего учения. Последнее основание явно выдумано, как полемический выпад и средство политической диффамации деятельности преп. отца. Это в особенности обнаруживается из последующего повествования Георгия, где, правда, под влиянием другого (византийского) источника, он мотивом переселения преп. Максима выставляет страх перед арабами, которые, по представлению того же источника, шли как бы следом за разрушительным и вредоносным действием распространения учения преп. Максима.
Сообщение о бунте в Африке принадлежит, конечно, уже к рассказу Луки, затворника африканского, к которому мы теперь и переходим. Это — третий источник Георгия и третья часть его «Истории». Здесь говорится, что из Палестины преп. Максим с Анастасией и другими монахами [77b] «пошли и пришли в один монастырь, который был во главе Африки и назывался по-ромейски Pn’zrtws (Sacerdos?). [3094] В нем жили некие ученики школы из Низибина. [3095] Архимандритом монастыря был Исаия и сын его по имени Иисус (Ишо); монахов было 87, и (все) они были несториане. И когда они нашли, что преп. Максим и Анастасий в своем учении согласны с учителем их Несторием, они приняли их и согласились с их учением. И они вовлекли в заблуждение всю Африку, и никто не вступал с ними в состязание в Африке, [77 об. а] кроме одного боголюбивого затворника, по имени Лука, через посредство которого они были силою Божьей побеждены. И он немедленно послал относительно них [сообщение] в Константинополь. К этому затворнику написал св. Макарий, патриарх Антиохийский (667–681 гг.), [3096] три книги против учения Максима». [3097] Но все же Максим и Анастасий успели посеять свои плевелы «и ввели в заблуждение в Африке всех, кого только могли, так что совратили и ипарха тамошнего по имени Георгия». [3098] Дальнейший рассказ — о странствованиях преп. Максима по оставлении Африки — основывается уже, может быть, всецело на другом источнике: сообщениях некоего кубикулария.
Лука является, несомненно, очевидцем. Но сведения а) отличаются партийностью: он ничего не знает о диспуте с Пирром и упоминает лишь о своих победах; б) они довольно позднего происхождения: Лука писал тогда, когда о восстании Григория можно было трактовать как о совершившемся факте, т. е. после 647 г., а судя по его переписке с Макарием, патриархом Антиохийским (667–681), может быть, даже и не раньше 667 г., значит, уже после смерти преп. Максима. Впрочем, свои доносы в Константинополь он мог послать и раньше, например, ок. 646 г. Мы не можем сказать, насколько достоверны его сообщения о монастыре Sacerdos. Конечно, среди беженцев из Сирии могли быть и несториане. Но возможно, что Лука, подобно монофизитам, так называл и православных, и ради опорочения причислил их к школе Низибинской. В общем, свидетельство Луки годится все же для исторического пользования.
ebooksa