Четвертая часть «Истории» — заключительная. Она описывает последние годы деятельности преп. Максима по оставлении Африки (645–662). Здесь говорится, что после того, как Максим и его спутники совратили всю Африку и эпарха Георгия, «они затем отправились оттуда и прибыли в Сицилию, так как их заставил бежать страх арабов. Ибо за их злые деяния постиг [77 об. b] гнев Божий всю страну африканскую. И обошедши все острова моря, потом они прибыли и в Рим. И путем обольщения с их стороны уловлен был и тамошний патриарх Мартин. [3099] И он принял все учение Максима, так что созвал собор из 190 епископов [3100] и разослал его учение. И он анафематствовал патриархов Константинопольских за то, что они не хотели с ним согласиться. Вследствие этого разгневался на него Костос, и послал привести его в столицу, [3101] и убеждал, чтобы он отказался от злого своего учения. Когда же он не [78а] послушался, отправил его в ссылку в Лазику [3102] во дни св. Пирра, патриарха этого города, [3103] и Македония Антиохийского, [3104] и там он умер злою смертью. [3105] Ибо он не по указу Костоса стал патриархом, но через подложные писания, которые он составил обманно. [3106] И благодаря хитрости одного умного человека, который был патрикием, по имени Феодор, [3107] он пришел в Константинополь. И это Армаг, [3108] [ку]бикуларий, второй после [Фео]дора, брата [Ира]клия царя, [3109] [рассказал] мне, когда [пришел] помолиться во св. граде Иерусалиме, в то время как [78b] был мир между Моавией, эмиром арабов, [3110] и императором Костосом, а также [он рассказал] и все другое, что я намерен написать о Максиме и Анастасии и о монахах, которые бежали из Африки от арабов и пришли в Рим к вышеназванному Мартину, так как у меня было великое старание написать эту историю согласно с истиной.
После того как Максим прибыл в Рим, арабы завладели островами моря и пришли на Кипр [3111] и на Арвад (= Арад Финикийский), [3112] и опустошили их и пленили их. Завладели они и Африкой [3113] и покорили все вообще острова моря, [3114] после того как [78 об. а] нечестивый Максим навлек гнев Божий на все места, принявшие его учение.
Ученики же, бывшие в монастыре Sacerdos (?), о котором мы сказали выше, бежали пред лицом арабов и пришли в Рим. Их принял Мартин как единоверных себе и дал им один монастырь, называемый на ромейском языке Qelonobos, что в переводе значит „девять келий“ (Cellae novem). [3115] И держались своего заблуждения, обольщая всех, кого могли. И когда Максим увидел, что Рим принял зловонную грязь его хулений, он отправился также и в Константинополь, в то время, когда заключил [78 об. b] Моавия мир с императором Костосом, ударив войной на Абу-Тораба (Али), эмира Хирты, в Цефине, [3116] и победил его, а император Костос находился в Адарвигане. [3117] Итак, в это время пришел Максим в Константинополь, надеясь развратить и его своим заблуждением напоследок. [3118] И тотчас, [как] пришел, поселился Максим в одном монастыре женском, называемом Плакидиным, [3119] находившимся в городе. И посредством неистовства (своего) он успел совратить [инокинь] от истины, [научив] их вере (своей) нечестивой... евхаристии...».
О конце «Истории» можно судить по Михаилу Сирийцу, сохранившему заключение ее в своеобразном варианте: [3120] Максим пришел в Константинополь. [Когда Конст услышал об его учении, то созвал собор. Состоялся диспут с Максимом Константина Пергийского, [3121] который доказал, что Максим мыслит одинаково с Несторием и Феодором (Мопсуэстийским). Император увещевал его, но, так как он не слушался, то приказал заключить его] [3122] в женский монастырь, чтобы покрыть его стыдом. Но этот нечестивый ввел монахинь в заблуждение, так что они не хотели принимать причастия, которое освятил Аксус, их настоятель. Он говорил: «Св. Дух не нисходит на это приношение, ни на приношение патриарха Павла». [3123] Эти женщины повергли приношение на землю и топтали ногами, как научил их Максим, Когда об этом узнали, император приказал привести их в город и сжечь, а Максиму отсечь язык. Но он не успокоился и стал писать письма. Когда узнали это, император приказал отсечь ему правую руку. Он стал писать левой. Тогда отсекли и левую и отправили в изгнание. [3124] Он не был произведен ни в один церковный чин.
Повествование Георгия, базирующееся на рассказе кубикулария (который послужил единственным источником для Георгия), относится ко времени после 662 г. и отражает в монофелитской передаче совокупность византийских сведений, в это время бывших о деятельности преп. Максима. Оно распадается на две части: сообщение о пребывании преп. отца на Западе и деятельности Мартина, и сведения о последнем суде над преп. Максимом в Константинополе в начале 662 или в конце 661 г. [3125] Последние сведения являются, как видим, особенно свежими.
Рассказ кубикулария не с полной точностью использован был Георгием, не избежал обычных для него дополнений и даже просто искажений. Одинаково и прибытие преп. Максима, и папы Мартина Георгий представляет добровольным приездом ради пропаганды своего «злостного учения», тогда как и тот, и другой были приведены насильственно для наказания. Это одно уже показывает недостоверность всего тенденциозного рассказа Георгия.
Кое-что Георгий спутал, по-видимому, по запамятованию. Ссылку в Лазику он отнес на счет Мартина. Ошибочно увеличил он число отцов Римского собора.
И много места дал Георгий своим догадкам, руководствуясь своей idée fixe. Зная сочинения преп. отца, писанные на Сицилии и Кипре, он отнес к послеафриканскому периоду посещение островов Средиземного моря, тогда как в действительности из Африки преп. Максим отправился прямо в Рим, и потом лишь случайно был на Сицилии. Все это у него стоит в связи с идеей наказания бедствиями арабского нашествия всех стран, посещенных преп. Максимом. Нужные географические термины и отмечаются у него, хотя и без соблюдения хронологической последовательности (Кипр — 649 г., Африка — 647 г., «другие острова»: Крит — 655 г.). Словом, и тут Георгий остался верен себе: тенденция подчиняет своему порядку факты, а не факты руководят его словами. Не только утрачивается точность, но вводятся и домысли.
Те же черты, естественно думать, характеризуют и часть, повествующую о суде над преп. отцом. Суд над преп. Максимом летом 655 г. (Relatio), уговоры и новое изгнание осенью 656 г. (Tomus alter I–XXXII), новые переговоры в Преполовение 658 г. (Ер. ad Anastasii mon.) — все это стоит совершенно вне кругозора Георгия. Он знает только о прибытии преп. отца в столицу в 662 г. (Tomus alter XXXIII) и говорит только о последнем и окончательном суде над ним, считая его как бы первым. Дата его — неопределенная и общая [3126] — впрочем, приближается к истинной. Общий остов рассказа вряд ли можно считать лишенным исторической подкладки. Это можно сказать о всех его моментах. Сообщение о диспуте само по себе вероятно. Правда, может показаться странным рассказ о кощунстве монахинь. Однако факты подобного рода вообще известны. [3127] Может быть, и в данном случае монахинями было допущено страшное кощунство. Патриарх Макарий, по крайней мере, обвинял преп. Максима, что он «учил манихействовать и отвергать тело Христа Бога нашего». [3128] Странно тут упоминание имени Павла († 654 г.), оно является вопиющим анахронизмом: Павел умер еще до первого суда над преп. Максимом. Но ошибки в таком или ином виде всегда возможны. Трудно сказать, перепутал ли Георгий свои данные и привлек ли он к данной эпохе те обвинения, которые относятся к ранним судебным процессам, или же он просто спутал имена патриархов, которые сообщил ему кубикуларий. Вероятнее последнее. Во всяком случае, пребывание преп. Максима в монастыре определенно относится к 662 г. и ко времени после Пирра [3129] († 654 г.).
Сообщение о наказании преп. Максима явно разукрашено досужей фантазией Георгия. Оно так же искажено расчленением, снабжено тенденциозными объяснениями. На это отчасти указывает самое повторение предложения «когда узнали», встречающееся в рассматриваемой половине рассказа три раза. В действительности положение было не такое. Дошедший до нас судебный декрет зараз предписывает отсечение языка и правой руки, и по выставлении на позор — ссылку, [3130] и он был исполнен без всяких искусственных градаций; каждый вид казни не вызывался какими-либо особыми поводами. Рассказ Георгия, таким образом, и здесь не обошелся без прикрас. Все его повествование, поэтому, хотя и может в своей основе считаться достоверным, но в освещении и деталях должно подлежать самой строгой критике.
Общее впечатление от труда Георгия не в его пользу. Его «История» представляет собой довольно неуклюжее сцепление сказаний, и есть документ без прочной хронологической канвы; автор часто не обладает надлежащей осведомленностью, но зато обнаруживает тенденцию заполнить все щели повествования догадками сомнительной значимости или разукрасить общую картину домыслами вольной фантазии.
Его работа — это причудливая и грубая мозаика, пропитанная, впрочем, единой узкопартийной окраской, однобокой монофелитской тенденцией, еще более затемняющей истину, чем сбивчивость и неясность использованной традиции и путаница в отдельных ее частностях.
Тем не менее, это — документ очень ранний. По-видимому, он написан вскоре по получении данных от кубикулария, хотя не раньше 667 г., точнее — не раньше ознакомления Георгия с перепиской между патриархом Антиохийским Макарием и африканским затворником Лукой. Сам патриарх Макарий, отчасти, как видим, и вдохновивший Георгия, в своем «Исповедании веры» всецело проводит точку зрения «Истории» на преп. Максима и как бы сокращенно повторяет у себя эту «Историю». Он говорит об осуждении ереси «максимиан» Гонорием, Сергием и Киром, с одной стороны, и царем Ираклием — с другой; говорит так же о соборе против преп. Максима при Константе и его осуждении; называет Феодора Мопсуэстийского «учителем Максимовой ереси и разделения» и утверждает, что преп. Максим учил манихействовать и отвергать тело Христово. Сходство это, конечно, не говорит за то, что все сведения Макария взяты из «Истории»: Макарий сам был, вероятно, очевидцем последнего суда над преп. Максимом, но все же это говорит за идейное родство и знакомство Макария с «Историей». Если так, то она написана до 681 г. Местом ее написания была Палестина, и в кругах монофелитских, оторванных от православных. Это составляет минус для «Истории» при всех ее преимуществах как документа раннего. Она не имела связи с живым непосредственным константинопольским преданием и лишена была возможности получать из него пополняющие и контролирующие данные. А потому и явилась в виде столь несовершенного полулегендарного фабриката.
При всем том нужно признать, что первое более или менее полное, хотя и несовершенное, жизнеописание преп. Максима появилось у нерасположенных к нему еретиков, и много раньше, чем у православных. Зато православным доступны были документы, свидетельства очевидцев и современников, которые неизвестны были Георгию.
Заметим, что Георгий, автор «Истории», вряд ли может быть тождественен с тем иноком, который состоял при Макарии [3131] на Шестом Вселенском соборе и принес собору свое покаяние, и, конечно, ни в коем случае с Георгием, апокрисиарием Иерусалимского престола, поборником православия.
Сказания лежат в основе летописных известий о преп. Максиме. Последние представляют два главных русла: византийское и сирийское. Первое представлено и имеет свой главный источник в Феофане, второе — в Михаиле Сирийце. Основой для первого является Ἱστορία σύντομος, Анастасий Синаит и Libellus synodicus, для второго (через посредство Симеона) — «История о нечестивом Максиме». Все дальнейшие хронисты только повторяют и сокращают этих древних столпов всемирной хронографии.
В. Хронология сочинений преп. Максима Исповедника [3132]
Существенно важное для биографии преп. Максима значение имеет хронология его сочинений. Только по сочинениям преп. отца мы можем судить о начальном периоде его жизни и деятельности до диспута с Пирром (645 г.), т. е. о всем том, что нам всего менее известно из других источников. Правда, сами по себе сочинения преп. Максима автобиографическим материалом не богаты. Но так как преп. Максим писал их в разных местах и для разных лиц, то, зная их хронолого-топографическое определение, можно составить, по крайней мере, приблизительное представление о том, в каких местах и когда жил преп. отец, а равно определить и время тех или иных событий в его жизни, известных по его сочинениям. Конечно, не все произведения преп. Максима имеют интерес в этом смысле, но так как хронологию их можно определить лишь в их взаимоотношении и совокупности, то для полноты исследования и во избежание вообще недоразумений и поспешных выводов, придется коснуться, с соблюдением возможной краткости, всех его подлинных творений. [3133]
Установить хронологию сочинений преп. Максима — дело весьма нелегкое и в полном объеме неосуществимое. Большинство сочинений преп. Максима никаких упоминаний об исторически известных событиях, а тем более — дат, не имеют. Редко также можно найти в них указания в одном на другое. Большей частью последовательность их приходится устанавливать по их внутреннему взаимоотношению, по идейной близости, степени развития той или иной мысли и т. п. Иногда приходится прибегать к целому сцеплению гипотетических построений, которые находят себе известное оправдание лишь во взаимном совпадении и связи со всем целым. При всем том, в скромных размерах установление хронологии творений преп. Максима возможно и осуществимо. В своих работах мы исходим от известного и более твердого, а затем последовательно переходим к стадии, в которых гипотетический элемент наслояется и возрастает.
А. Датированных сочинений преп. Максима очень мало. Это — Computus ecclesiasticus (Пасхалия), от XIV индикта 31 г. Ираклия [3134] — 641 г.; Ер. 12 ad Ioannem cubicularium по поводу указа Мартины в пользу севириан, полученного префектом Африки Георгием в ноябре XV индикта, [3135] — 641 г.; Ер. 7 ad Iordanem presbyterum от 2 августа I индикта [3136] — 643 г.; Disputatio cum Pyrrho, каковой диспут имел место в июле III индикта в Африке, [3137] а записан был вскоре после того в Риме, по прибытии туда преп. Максима и Пирра, [3138] — 645 г.
ebooksa