Владимир согласно качнул головой.
– Вернее, не то, чтобы мы закрыли, но она сгорела, как только «Народная власть» за нее взялась. После этого все и началось. И вы не правы, что политика – только мужское дело. Вот я работаю в приемной партии, мы помогаем людям решать их проблемы. И между прочим, они нам благодарны, – неожиданно горячо сказала Кучинская.
Орефьев внимательно слушал, чуть склонив голову. Он сидел настолько близко, что Алла чувствовала тепло, исходящее от его тела. От него ненавязчиво пахло одеколоном с горчинкой и еще чем-то очень знакомым, но Кучинская не могла вспомнить чем. Он поднял на Аллочку глаза и стало понятно, почему ей хотелось его пожалеть. Глаза! У Владимира был взгляд больного животного. И она мгновенно вспомнила запах, который примешивался к его одеколону. Запах лекарств. Когда болела Аллина бабушка, у них дома так же пахло – валерьянкой, корвалолом, валокордином…
«Ах, да, у него жена погибла», – спохватилась Алла.
Дождь закончился, но небо все еще было хмурым. Правда, стало несколько светлее, и Зоя Павловна не выдержала, выключила свет. Кухня снова погрузилась в полутьму.
От этого Владимир, его внимательный взгляд, его близость, все стало несколько нереальным. Только что Аллочке казалось, что счастье еще возможно, что она сможет и сама полюбить, и стать любимой, как этот полумрак все разрушил. Владимир только что был рядом и настоящий, а сейчас стал героем ее снов, смутным видением. Она загадала: если он включит свет, значит, все будет хорошо.
Орефьев встал, подошел к окну и глянул на небо. Затем щелкнул выключателем:
– Ма, ну что мы в потемках сидим? Мне Аллу не видно. Сейчас она настоящая, а в сумерках была как «мимолетное виденье, гений чистой красоты». Вы меня простите за такой слог, – обратился он к Алле, – прекрасное виденье и все такое. Просто я художник, а у них все, знаете ли, с выкрутасами. Нормально сказать не могут.
Оттого, что он говорил о себе в третьем лице, Алла поняла, что он смущен. А вообще удивительно, как они одинаково почувствовали ситуацию.
После того, как на кухне стало светло, Орефьев как-то изменился. Стал увереннее, что ли. Взгляд был еще печальным, но тоска из него исчезла.
Владимир закинул в рот конфету и припал к чашке с чаем.
– Ма! Сколько лет сладостям? Я чуть зуб не сломал!
– И чего сразу «сколько лет»? Мне в прошлом годе Вера Власовна на День Победы принесла. А что им сдеится? Токма затвердеют, так от этого они слаще быть не перестанут.
Орефьев засмеялся и взялся за следующую конфету.
– А и правда. Что им будет. Так о чем это мы говорили? Ах да, о партии… Я не умоляю вашего вклада в общее дело, – Алле показалось, что он едва заметно улыбнулся. – И мне нравится, что вам нравится, простите за тавтологию, помогать людям в решении их проблем.
Аллочка не знала, что означает слово «тавтология», но главное поняла – он одобряет ее деятельность в партии. И сразу же стало страшно, вдруг сейчас Владимир скажет еще что-нибудь слишком умное, и она не поймет, о чем разговор. Поэтому решила пойти в наступление.
– Я разговаривала с Зоей Павловной, и она мне сказала, что погибла ее невестка. Я так понимаю, ваша жена, – она вопросительно взглянула на Владимира. Тот не сводил с нее глаз, но головой не кивнул. – Я вам очень сочувствую, то есть, соболезную.
– Мам, ты, вроде, собиралась к Виктории Генриховне, – сказал Владимир.
Зоя Павловна некоторое время посидела, удивленно глядя на сына, а потом засуетилась:
– И правда, что это я с вами засиделась, а меня суседка ждет.
ebooksa