Но этот сонм литер отличался от обитавших внизу, в библиотечных катакомбах. Буквы «Эюя» были чёрными, сновали по полу, словно муравьи, и отвечали на её вопросы, складываясь в слова. Они не рисовали портрет человека, свободно паря в воздухе.
Дверь комнаты распахнулась, ударившись о стену. Пасьянс держал в обеих руках по револьверу и имел такой свирепый вид, словно хотел пристрелить Фурию, а заодно и кресло с лампой.
– Что произошло?
Лампа, скрипя, повернула абажур в его сторону и ослепила его.
– Фурия?
– Можешь подойти? – попросила она.
– С тобой всё в порядке?
– Я всего лишь опрокинула стул.
– Ни с того ни с сего?
– Я заснула сидя, и мне приснился кошмар (да такой, который ещё определённо не завершился, ведь в зеркале она всё ещё видела скопление букв).
Пасьянс подошёл поближе. Лампа последовала за ним своим светом.
– Господи боже! – ругнулся он. – Да скажи ты, наконец, этому предмету, чтобы он светил куда-нибудь ещё!
Абажур лампы закружился.
– Ба! – возмутился металлический голос. – Какой неотёсанный чурбан! Он что, думает, что у меня нет ушей, что ли?
– Ну да, – ответила Фурия.
– И тем не менее я всё слышу, что он говорит!
Пасьянс сделал внезапный выпад по направлению к уголку для чтения, что заставило лампу испуганно отпрянуть. Из обшивки кресла послышались брюзгливые и вполне довольные смешочки.
– Что же, забавляйся за мой счёт! – начала ворчать лампа на кресло.
Пасьянс застыл перед Фурией как истукан. Его голос зазвучал вдруг очень мягко: