Память, что зовется империей

Девятнадцать Тесло задумывается. Кажется, ее нагота никак не влияет на холодные размышления на ее лице: с тем же самым выражением она повела его в постель.

– Значит, должна быть эндокринная совместимость?

– Личностная; есть много эндокринных систем, которые дадут очень похожих людей, а весь вопрос в том, смогут ли интегрироваться характеры. Но да, становится проще, когда имеется некое физическое сходство или сходство в раннем жизненном опыте.

– Его сиятельство задумал создать клона.

Искандра передергивает от такой мысли, и он надеется, что Девятнадцать Тесло этого не заметила. (Передергивается Искандр. Передергивается Искандр-Махит. Похоже, некоторые табу нерушимы, сколько бы тебя ни соблазняли тейкскалаанцы или сколько бы ты ни мариновался в дворцовой культуре. Нельзя помещать имаго в клон предшественника; конгруэнтность слишком высока. Личности не интегрируются. Одна просто победит – и будет утрачено все, что может предложить вторая.)

– Мы никогда не делали из клонов носителей имаго, Девятнадцать Тесло. Я не имею ни малейшего представления, как тело клона поменяет выражение Шесть Пути в виде имаго.

Эзуазуакат щелкает языком по верхним зубам. Она буквально приклеилась к нему; она отлично чувствует его отвращение, подозревает он.

– Если представить это повторным использованием его сиятельства, меня эта мысль тревожит меньше. Но все же тревожит, – говорит она.

– Я бы удивился, если бы было иначе, – говорит Искандр. – Она и меня тревожит, а я сам и предложил ему попробовать имаго-аппарат.

– Тогда зачем предлагал?

Искандр вздыхает и переворачивает ее на подушки. Он лежит на боку, а Девятнадцать Тесло оказывается в ложбинке между его бедром и грудью; малозаметное, но неизгладимое присутствие тела.

– Потому что Тейкскалаан огромен и голоден, а его сиятельство Шесть Путь – не сумасшедший, не охоч до власти и не жесток. Хороших императоров не так уж и много, Девятнадцать Тесло. Даже в поэзии.

– И еще ты его любишь, – говорит она.

Искандр вспоминает, как проснулся – в изнеможении, в сладкой боли, – где-то через час после того, как заснул в постели императора, и обнаружил, что тот уже не спит – сидит с пачкой инфокарт на голых коленях, за работой. Тогда он свернулся вокруг императора, сделал себя теплой опорой для работы. Такой пустяк, и Шесть Путь задержал руку на его щеке, – тогда Искандр задумался, спит ли вообще император, и услышал – эхом, словно из облачной привязки где-то в разуме, – строки из «Энкомии павшим с флагмана „Двенадцать Распускающийся Лотос“ Четырнадцать Скальпеля»: строки о капитане корабля, как она погибла вместе со своей командой. «Нет звездной карты, что не видели / ее недремлющие очи или не кроила / ее огрубевшая копьеносная длань, и такой / она пала – истинным капитаном». Недремлющие императоры. Соблазн – суть поэзии. Сказок, в которые ему хочется верить.

– И еще я его люблю, – отвечает Искандр эзуазуакату. – Не должен, но люблю.

– Я тоже, – говорит она. – Надеюсь, все еще смогу любить, когда он уже не будет собой.

* * *

«А мы – это мы?»

Это спрашивает один из них. Один из них думает, что это риторический вопрос: вот есть непрерывная память, она составляет личность. Личность – это тот, кто помнит, что он эта личность.

Еще один из них поправляет: «Непрерывность памяти, профильтрованная через эндокринную реакцию».

Еще один из них поправляет: «Мы все помним, что были этой личностью, и все-таки мы разные».