Память, что зовется империей

Они смотрят друг на друга в этом странном внутреннем тройном видении. Махит не помнит, чтобы встречала Искандра во время первой операции. Искандр – ее имаго, ее вторая половина, теперь бледнеющий обрывок, никогда не полноценный, а сейчас вовсе только в том остаточном виде, что успел прописаться в ее неврологию, – он тоже не помнит и вдобавок не понимает (несчастное, изливающееся признание в непонимании), забыл он об этом или в принципе помнит только то же, что помнит Махит, или то же, что помнит Искандр (второй, мертвый, пойманный на пике смерти, словно пронзенный).

(…в горле застревает последний кусочек начиненного цветка; ни вздохнуть, ни сглотнуть…)

Хватит, говорит Махит. Ты умирал, а теперь ты – это мы.

Она до сих пор оправляется от остальных его воспоминаний, от знания о его взаимопроникновении с Тейкскалааном, но ей еще хватает самоосознания (все-таки они находятся в ее теле), чтобы не желать заново прочувствовать, как Десять Перл ввел удушающий яд.

Ты был мертв, а теперь нет, и ты мне нужен, говорит она. Мне нужна твоя помощь, Искандр. Я твоя преемница, и теперь ты мне нужен.

Ее Искандр, рваные лохмотья: «Мне жаль».

Старик, умирающий, влюбленный: вздох, попытка дышать – подчинить себе легкие, с которыми он теперь живет…

* * *

На том стальном столе, стискивая зубы и выгибаясь в судорожную тонико-клоническую дугу, Махит (или Искандр) (или Искандр) с ужасом пришла в сознание второй раз с тех пор, как Пять Портик начала операцию. Пропало страшное ощущение от того, что нервная система раскрыта для воздуха – хоть какая-то милость; хотя бы уже не копошатся инструменты в черепе, хотя бы если начнутся конвульсии, то она не поджарит себе мозг из-за аномальной электрической активности, не разорвет травмой…

Легкие застыли. Искандр дышал иначе, привык к большим легким – или же к легким, оцепеневшим от нейротоксического паралича. В глазах встали искры, синие и белые, по краям наползала серость, и она пыталась не паниковать, пыталась вспомнить, как заставить эту эндокринную систему дышать, успокоиться, прекратить…

«Искандр, ты мне нужен, мы должны работать, тебе нельзя умирать…»

Рука, которую обжег ядовитый цветок, ударила по стальному столу – и на один головокружительный миг она не могла понять, ее это боль – или же это воспоминание о том, как Искандр умирал с иглой, излучающей ядовитый жар, в собственной руке. Пробежала та же электрическая волна в локтевых нервах, что обозначала сбой имаго-Искандра, с которым она делила разум.

Что, если вся эта боль зря, если имаго-аппарат пострадал не от саботажа, а из-за самой Махит, и сбой – в ее нервах, и она напрасно просила Пять Портик ее вскрыть…

<Махит>, – сказал Искандр. Внутренний голос был необычным, двойным. Прерывистым. Но был.

Позвоночник окоченел в ужасной дуге, которую она не могла ослабить. «Мы не умрем, если только ты не заставишь нас умереть», – ответила она тому голосу и сама пыталась в это поверить.

Ужалила игла – в этот раз ягодицу. «Пять Портик, – подумала Махит, – это Пять Портик пытается меня стабилизировать».

Плоская тьма проглотила ее, словно удар грома. Облегчение.

Интерлюдия

Разум – как звездная карта наоборот: скопление воспоминаний, условных рефлексов и прошлых поступков, скрепленное сетью электричества и эндокринных сигналов, сведенное до единой подвижной точки сознания. Два разума вместе взятых хранят огромную карту прошлого и настоящего, гораздо большую спроецированную карту будущих, – но два разума вместе взятых, как бы они ни были близки, переплетены, имеют и собственную картографию, чужую друг для друга. Теперь приглядимся к Дарцу Тарацу и Декакель Ончу, бывшим друзьям, многолетним коллегам, усомнившимся в мотивах друг друга: вот они встречаются в тихом уединении личной спальной капсулы Ончу. Их подвернутые колени почти соприкасаются. Звукоизоляция включена.

Внимательно приглядимся к точкам, где их картографии вселенной не совпадают.

Ончу принесла Тарацу свои доклады об огромных кораблях из трех колес, что движутся по станционному космосу и пожирают станционные корабли и пилотов; принесла и свой фриссон перекошенного гравитацией страха, вызванного ее имаго-линией в реакции на непознаваемое. Ей пришлось переступить через себя, чтобы признаться во всем Тарацу, но Шахтеры и Пилоты – давние союзники: две вершины правительства Лсела, что отсылают мужчин и женщин в черноту вне металлического корпуса станции.